Революция и конституция в посткоммунистической России. Государство диктатуры люмпен-пролетариата

Чем безрадостнее выглядят перспективы правового государства в России, тем сильнее соблазн совершить большой конституционный скачок, одним махом разрешив все накопившиеся проблемы. До сих пор, однако, ни в политике, ни в экономике идеология «большого скачка» не оправдывала возлагавшихся на нее надежд. Маловероятно, что и в деле конституционного строительства это будет выглядеть как-то иначе. За «большим скачком», как правило, следует такой же «большой откат», который очень быстро нивелирует достижения «скачка», а историческая цена такого возвратно-поступательного движения оказывается слишком высокой. Поэтому, занимаясь конституционным реформированием России, лучше всего «поспешать с промедлением».

Новый конституционный текст представляется необходимым скорее не сам по себе, а как триггер возобновления конституционного процесса, который, по сути, был не начат, а прерван в 1993 году. Это тот инструмент, с помощью которого нужно инициировать начало широкого конституционного движения, по ходу которого в России может возникнуть сильная конституционная партия. С тактической точки зрения сама по себе работа над текстом новой конституции могла бы стать тем стержнем, вокруг которого начала бы складываться кристаллическая решетка нового конституционного политического строя — и только поэтому, наверное, есть смысл сегодня незамедлительно заняться новым конституционным проектом.

России нужна новая конституция не потому, что нынешний текст плох, а потому, что предыдущий конституционный проект провалился. Это печальное обстоятельство надо честно признать и снова взяться за работу. Но это вовсе не значит, что конституцию придется писать «с чистого листа». Наоборот: отрицательный результат не менее полезен, чем положительный, — весь удачный и неудачный конституционный опыт предшествующих десятилетий должен быть принят во внимание. Конституционалисты должны не отбрасывать то, что случилось, а двигаться вперед, учитывая ошибки, главными из которых были игнорирование культурных предпосылок и неспособность создать массовую базу конституционного движения.

Архитектура западного конституционализма

Мало кто отдает себе в России отчет в том, каким грандиозным переворотом, прежде всего в духовной истории человечества, стало появление конституционализма. История государственности насчитывает более десяти тысяч лет (если смотреть на нее широко). Истории конституционализма — всего каких-то полтысячи лет (тоже если смотреть на него широко). В определенном отношении конституционализм есть отрицание всего ранее накопленного человечеством опыта — это величайшая и очень смелая революция, глубину которой придется еще очень долго постигать.

Все предыдущие государственные формы, известные человеку, появлялись непосредственно из практического опыта человечества. Вплоть до Нового времени государственность росла, как растут сталактиты и сталагмиты в темной пещере: незаметно, но неуклонно. Это был, если так можно выразиться, естественный рост, которому конституционализм положил конец. Конституционализм отличается от всех остальных форм государственного устройства уже одним только тем, что он является вымышленной формой, причем не в переносном, а в самом прямом смысле этого слова.

Известно высказывание Карла Маркса о пчеле и архитекторе: «Паук совершает операции, напоминающие операции ткача, и пчела постройкой своих восковых ячеек посрамляет некоторых людей архитекторов. Но и самый плохой архитектор от наилучшей пчелы с самого начала отличается тем, что, прежде чем строить ячейку из воска, он уже построил ее в своей голове. В конце процесса труда получается результат, который уже в начале этого процесса имелся в представлении человека, т.е. идеально».

Точно так же конституционализм сначала создает государство идеально и лишь потом на практике. Конституционное государство — это «умственное» государство, оно сначала возникает как философский проект, а лишь потом становится политической системой. Конституционализм возникает не естественным путем, как все предшествующие ему политические формы, а из осознанного желания выстроить политическую систему в соответствии с определенными принципами. Причем это уже не просто отрицание грубой и примитивной архаики (как я отмечал выше, эта работа была уже проделана в эпоху европейского возрождения, которого в России, к несчастью, не случилось до сих пор), а отрицание отрицания, или «снятие» в гегелевской терминологии, в рамках которого делается попытка восстановить целостность предмета.