Революция и конституция в посткоммунистической России. Государство диктатуры люмпен-пролетариата

Социальная активность. С трудом приходившее в себя после шока 90-х и в особенности после катастрофы 1998 года, население России целое десятилетие оставалось в пассивном и подавленном состоянии. Однако волна кризиса 2008 года стала импульсом нового роста социальной активности, которая достигла пика в протестной движении городского среднего класса 2011—2012 годов. Эту социальную активность режиму было трудно подавить, но он сумел успешно направить ее в другое, безопасное для себя русло, перехватив в 2013—2014 годах инициативу зарождающейся революции. Обществу была навязана мобилизационная модель развития, триггером для которой послужила аннексия Крыма, разбудившая и высвободившая дремавший до поры до времени националистический инстинкт. В течение нескольких лет в угоду этому инстинкту вслед за Крымом были последовательно «скормлены» две «колониальные» войны: на Донбассе и в Сирии. В конце концов мобилизационный сценарий логично уперся в потолок глобального противостояния с Западом, после чего принял практически канонические советские параметры и стал перманентным фактором в жизни современной России, позволяющим пока выпускать любой протестный пар в патриотический свисток.

Пораженная «версальским синдромом» нация оказалась весьма отзывчивым материалом для посткоммунистического неоимперского проекта. Все попытки оппонентов Кремля пробить этот «блок», обнажая язвы и уродства режима, оказались пока безуспешными. Возмущение локализуется внутри пресловутых «четырнадцати процентов» населения.

Это позволяет Кремлю оставаться в рамках стратегии «удержания командных политических высот». В настоящий момент ему не нужен тотальный контроль над всем обществом, а достаточно управлять ключевыми процессами. Нет никакой необходимости в абсолютном подавлении свободы слова и информации, если достаточно прямо контролировать основные теле- и радиоканалы и косвенно влиять на все остальные СМИ, в том числе и открыто оппозиционные. Нет никакой необходимости устанавливать однопартийную систему, если можно удерживать контроль над декоративным парламентом с помощью неразменного «квалифицированного большинства» партии власти. Нет никакой нужды в массовых политических репрессиях, если для нагнетания страха в обществе достаточно нанесения точечных и выверенных ударов по лидерам оппозиции и активистам. Это очень тонкая и гибкая и поэтому надежная система контроля, но у нее есть свои слабые места, в первую очередь непосильная ресурсоемкость.

Институциональный кризис: когда «верхи» не могут. В течение всего срока своего правления Владимир Путин успешно боролся с перманентным институциональным кризисом, развивая альтернативную систему управления страной. Структура посткоммунистической власти в этом смысле недалеко ушла от власти коммунистической: и там, и здесь сосуществуют виртуальная внешняя власть и реальная внутренняя. Но если в коммунистические времена за фасадом декоративной советской системы всем рулила партийная вертикаль с ее идеологическим кодексом поведения, то в путинской России за фасадом псевдодемократии всем рулит неясной природы вертикаль с понятийным кодексом поведения, заимствованным у криминального мира. Путину удалось выстроить параллельный мир русской власти, в котором неформальные отношения являются всем, а формальные — ничем.

Существующие параметры политической системы представляются Кремлю идеальными. Если бы действительно он мог сохранить их навсегда, нынешний режим существовал бы вечно, но сохранить эти параметры неизменными практически невозможно.

Компенсаторные механизмы, созданные Кремлем для сдерживания революции, конфликтуют друг с другом, в результате чего система постоянно «глючит». При длительном применении лекарства оказались еще более вредоносными, чем та болезнь, которую ими лечат. Сакральная путинская «стабильность» подрывается сверхвысокой ценой мобилизационного сценария развития, который вступает в противоречие с необходимостью обеспечивать относительно высокий уровень социальной защищенности населения.

Дело не в падении доходов, а в увеличении расходов. Милитаризация общества оказывается режиму не по карману. Возникает вилка: политическая целесообразность заставляет Кремль раскручивать маховик гонки вооружений, в то время как экономическая целесообразность требует немедленного сокращения военных расходов и перераспределения средств в пользу социальных программ. Выбор прост: либо продолжение милитаризации и реформа социальной сферы, либо сохранение советской социальной инфраструктуры и прекращение милитаризации. Путинский Боливар не вынесет двоих.