Революция. Книга 1. Японский городовой

В Шоа воины хитры, жестоки и грубы,

Курят трубки и пьют опьяняющий тэдж,

Любят слушать одни барабаны да трубы,

Мазать маслом ружье да оттачивать меч.

Харраритов, галла, сомали, данакилей,

Людоедов и карликов в чаще лесов

Своему Менелику они покорили,

Устелили дворец его шкурами львов.

Николай Гумилев

Деревенька галласов оказалась маленькой, но симпатичной, разве что среди круглых домиков с коническими соломенными крышами Гумилев не увидел ни одного деревца. Он хотел было поинтересоваться у поручика, чем же галласы топят печи в холодные ночи (о том, что по ночам температура порой опускалась едва ли не ниже нуля по шкале Цельсия, Гумилев знал), как увидел коровий кизяк, сложенный возле каждого жилища в правильные кучи. Около домов также располагались низенькие, плетенные из хвороста амбарчики, немного приподнятые над землей — как помнил Гумилев из книг, сделано это было для защиты от термитов, обитавших тут в изобилии и пожиравших все, что попадется.

Путешественники ехали по центральной улочке, если можно ее было таковой назвать. Нур Хасан явно нервничал — вероятно, с галласами у него имелись свои счеты, но местные поглядывали на гостей приветливо и даже махали руками.

— А ведь всего лет двадцать назад здесь была страшная война, юноша, — заметил Курбанхаджимамедов. — Покорить галласов Менелику было нелегко, они всегда славились своим умением обращаться с конями и храбростью, и победа над ними стоила абиссинцам немалых жертв. Если бы не талант абиссинского полководца раса Гобаны, еще неизвестно, как бы все закончилось… Причем бились конные всадники при помощи пик и мечей, ружей и у Гобаны, и у галласов было крайне мало, да и оружие это считалось бесчестным.

Гумилев кашлянул и поправил на плече свой карабин.

— А умер непревзойденный кавалерист рас Гобана несколько лет назад — угадайте, каким образом? — спросил поручик.

— Был убит врагами? — развел руками Гумилев.

— Увы — всего лишь упал с лошади и разбился насмерть. К сожалению, и кавалерийская наука в Абиссинии с его смертью стала угасать… Да и ружья есть теперь почти у всех, а конник — не соперник хорошему пешему стрелку… О, а вот и торжественная встреча!

Посередине улицы стоял надменный седой старик в длинном плаще, с копьем в руках. Немного позади держались три молодых человека с новенькими британскими винтовками «ли-энфилд», чем-то неуловимо похожие на копьеносца. Подняв руку, старик заговорил по-французски, но так плохо, что Гумилев его почти не понимал. Зато поручик с улыбкой кивал, после чего повернулся к спутнику и сказал:

— Это местный… староста, что ли… сын бывшего царька галласов Бонти-Чоле, то есть теперь де-юре он никто, но тем не менее по старинке к нему все относятся с уважением и спрашивают совета. Менелик, насколько я знаю, мудро позволяет этим местным аристократам править — до определенных границ, само собой. Бонти-Чоле приветствует нас и приглашает разделить с ним трапезу.

Нур Хасан озирался по сторонам, явно чувствуя себя неуютно. Однако Курбанхаджимамедов похлопал его по плечу и сказал:

— Слезай, братец.

Проводник спешился. Тут же подбежали мальчишки и увели лошадей, причем поручик приторочил свой винчестер к седлу и посоветовал сделать то же Гумилеву, сказавши:

— Мы у друзей, юноша. Зачем таскать за собой эту дуру? Коли захотят нас отравить или зарезать, винтовка все равно не поможет.

Но Гумилев почему-то ощущал себя совершенно спокойным. Давешний испуг, вызванный бурей, давно прошел, а от приятного лица Бонти-Чоле веяло гостеприимством и радушием. Его сыновья — а троица с «энфилдами» скорее всего таковыми и являлась — степенно кланялись, из дома выглядывали другие домочадцы, в том числе женщины в длинных абиссинских рубахах, причем у каждой на шее имелся черный шелковый шнурочек под названием матаб — знак крещения, а на руках — большое количество громадных браслетов из слоновой кости и меди.

Было тут и несколько негров — вероятно, из бывших рабов, прижившихся у галласов, после того как Менелик под страхом отрубания руки отменил торговлю людьми.

Курбанхаджимамедов представился сам и представил Гумилева, причем Бонти-Чоле по-европейски пожал им руки. Нур Хасан был удостоен благосклонного кивка и, кажется, слегка успокоился после этого скромного знака внимания, но продолжал держаться немного в стороне.

В доме все уже было готово к ужину, Гумилев и поручик уселись на разостланных коврах, и слуги растянули перед ними широкую занавеску. Кто-то из челяди принес медный рукомойник затейливой формы с клеймом московской фабрики, чтобы можно было вымыть руки — это означало помимо прочего, что среди здешних галласов уже твердо установились абиссинские обычаи, ибо раньше галласы рук не мыли.