Революция консерваторов. Война миров

Есть ли свобода слова в России? Ну, посмотрите сами — у нас есть, например, РБК и РТР. «Вести» и «Эхо Москвы». «Дождь» и Life. Это же принципиально разный подход. При этом попробуй тронь какой-нибудь оппозиционный канал — вой поднимется до небес. Никто и не трогает. Напомню, что и «Дождь», и «Эхо Москвы» выступали чуть ли не как центры попытки захвата власти в 2011 году — и никаких последствий это для них не повлекло. Просто сейчас тому же «Дождю» так не помогают, как помогали раньше, а в настоящих рыночных условиях им тяжеловато приходится. Ну так конкуренцию никто не отменял.

Как наша страна будет выбираться из всех этих противоречий? Вопрос несложный. Мы всегда выбирались из любого количества противоречий, даже не особо их замечая. Мы как дети, которые просто перерастают какие-то детские болезни и идут дальше, не думая о них и не вспоминая в дальнейшем, что эти болезни у них были. Проблемы — когда мы начинаем активничать и говорить: «Нет, с этим надо что-то делать. Это же ужас! Пора с этим разобраться». Вот с этого момента начинается беда. Хорошо известно, что, как только государство говорит: «Надо помочь малому и среднему бизнесу», — малый и средний бизнес хватается за голову и понимает, что вот теперь-то ему окончательно хана. Помочь ему наше государство не может — зато может сильно навредить, потому как действует в иной логике.

Чем интересен нынешний этап? Тем, что Путину необходимо не только выработать механизм смены кадров, но и выработать идеологию смены кадров, идеологию чиновничества. А необходимость выработать идеологию чиновничества наталкивается на тот факт, что чиновник — человек. Он должен работать за что-то. А в системе превращенных ценностей, где все не совсем так, как выглядит, а на самом деле чуть-чуть по-другому, что может тебе сказать чиновник? Чиновник не может тебе сказать ничего, потому что ему хочется кушать. А если чиновник хочет кушать, то тут нас подстерегает парадокс правозащитника.

Правозащитник — который тоже своего рода чиновник, только, как правило, другого государства и, как правило, довольно специфически себя оценивающий изначально, — убежден, что он соль земли русской и что у него есть право на то, на что ни у кого другого права нет. Поэтому большинству наших правозащитников сама идея того, что все равны перед законом, кажется абсолютно дикой. Равны все — но не он лично. Я не говорю о том, откуда они берут деньги, не говорю, как они живут. Я всего лишь задаю простой вопрос о принципах работы грантовой системы — я уже упоминал о них в одной из предыдущих глав.

Допустим, правозащитник занимается ужасами, царящими в тюрьмах. И по результатам своей правозащитной деятельности на следующий год он говорит тем людям, которые определяют его бюджет: «Большое спасибо, выделенных вами денег хватило, нам удалось резко сократить насилие в тюрьмах». Ему говорят: «Ну хорошо, тогда проект закрываем». И что, он должен вот так сам под собой пилить сук? Как бы не так. Он же нормальный человек.

Ровно в той же логике мыслят наши чиновники и задаются ровно теми же вопросами. Скажем, получает чиновник поручение заняться повышением эффективности в своем ведомстве. Ну занялся. А дальше-то что? Вот сейчас он продумает документооборот, продумает регламент, все наладит, сделает работу ведомства суперэффективной, а потом что? Самого себя сократить? Ну извините. Именно поэтому каждая чиновничья реформа, направленная на сокращение кадров, приводит к тому, что кадров становится все больше. Смысл действий теряется абсолютно.

Чиновника невозможно оторвать от места, потому что это его место для кормления. И не важно, хороший он или плохой — ему же надо как-то жить. Ведь государство изначально подмигивает всем, кто в нашей стране ходит на работу, говоря: «Ребят, мы все понимаем. У нас минимальный размер оплаты труда может быть ниже, чем прожиточный минимум. Но мы же все понимаем! Мы знаем, что вы все равно доберете, найдете способ». Как ответил товарищ Сталин товарищу Семашко на вопрос о повышении зарплаты врачам: «Не волнуйтесь, хорошего врача народ прокормит». Но это же и есть основа коррупции. А у нас в стране никогда не было ничего другого.