Революция, которую мы ждали

Холодный и нейтральный язык бизнеса и коммерции разработан для того, чтобы системы работали с жестокой эффективностью, даже если это системы смерти.

В конце своей книги Хеджес пишет, испытывая огромную боль из-за пропасти между мотивацией, которая движет бюрократами финансового мира, и той, что толкает его самого на возмущенный протест, и намекая на видение зла в тоталитарной современности, обозначенное Ханной Арендт, — слепое, банальное зло, лишенное корней, худшее, чем примитивное зло, представляемое демоническими существами:

В моих легких были фиброзные каверны туберкулеза, которым я заразился, когда в окружении сотен суданцев, умирающих от голода, работал иностранным корреспондентом. Я был сильным, и мой иммунитет помог мне выздороветь, но суданцы не смогли победить болезнь, и их тела, среди которых было много детских, бросали в наспех вырытые групповые могилы. Рубцы, которые я ношу в своих легких, — шепот этих мёртвых, отметины от тех, кто не получил возможности стать мужчинами или женщинами, влюбиться или родить детей. Я донёс их до дверей «Голдман Сакс», я опустился у ног этих продавцов финансовых продуктов, чтобы воззвать к справедливости, потому что мёртвые и умирающие в поселках и лагерях беженцев в разных концах планеты не могут позволить себе прийти сюда. <…> Они заставляют меня помнить, они заставляют меня выбирать, с кем мне быть.

Наверняка самого глобального осознания реальности нашей политико-экономической аберрации хватило бы — как и достаточно глубинного понимания индивидуальных невротических механизмов, — чтобы начать освобождаться от неё; но в какую сторону мы пойдем по мере удаления от ужасного зверя современного коммерческого патриархата, которое потребовало монополии терроризма?

Первая идеологическая альтернатива находится между мнениями Ганди, который был убежден в необходимости отказа от индустриального развития, лежащего в основе капитализма, и его современника Тагора.

Ясно поняв патологический и дегуманизирующий характер западной цивилизации, Ганди предложил Индии отвергнуть технологический прогресс, защищая свой традиционный и простой образ жизни. Но другой его современник — Рабиндранат Тагор, который к тому же был первым, кто дал Ганди имя Махатма, — был не согласен с ним, считая, что Индия должна принять позитивные результаты прогресса. И сейчас, когда наша технология привела нас к этому «закату Европы», который так проницательно описал Шпенглер в начале XX века, по-прежнему актуален вопрос, кто из них был прав.

Я думаю, что Тагор выдвигал свою идею в соответствии с этапом развития индивидуального разума. Поскольку мы рождаемся в больном мире, мы заболеваем и у нас развивается невроз, который можно представить как нарост, который первое время помогал нам защититься от окружающей нас в детстве среды. Мы можем называть эту часть разума, что служила нам защитным панцирем, нашим Эго или личностью — название не так важно. Важно понять, что здоровое развитие человека — это не просто физический рост и взросление, а процесс понимания своей ограничивающей личности, который делает возможным (с помощью оздоровляющего и освобождающего самопознания) убрать этот нарост с приходом зрелости. Те, кто достигают этого, знают, что способности, которые они изначально развили как часть своего невроза, не теряются, а просто остаются в распоряжении взрослого освобожденного разума.

Тем самым, надо полагать, не только индустриальное развитие, но и многое из коммерческой и предпринимательской жизни могло бы быть полезно нам в будущем, только уже не ради стремления к безудержной наживе, а на благо общества.