Революция отвергает своих детей

Я понял теперь, почему комната матери была опечатана, а соседи отнеслись ко мне недоверчиво и рассказывали о «командировке». Они хотели меня успокоить.

Я вдруг осознал всю жестокость положения: в то время как моя мать была уже 10 месяцев под арестом и жила теперь в ужасных условиях за Полярным кругом, я находился в привилегированном детском доме Советского Союза и наслаждался отдыхом под пальмами в Крыму.

Нехотя, против воли принимал я теперь участие в выездах в Симферополь, Ливадию или Ялту, в посещении замков и дворцов или в прогулках в горы. Все время перед моими глазами вставал образ моей матери, и я с грустью думал все время о ней — что вот в эту минуту, сейчас, делает она там?

О получении открытки, об аресте и ссылке моей матери я никому не рассказывал, но я был убежден, что директор дома и педагоги узнали об этом.

Тогда я вспомнил о странном поведении учителя незадолго перед нашим отъездом. Может быть это имело какое-то отношение к аресту матери? Я попытался еще раз поговорить с ним на эту тему, но он уклонился от разговора. Только годом позже я узнал причину его поведения. В то время была арестована не только моя мать, но и родители еще 8–10 воспитанников нашего дома. И от НКВД пришло распоряжение о том, чтобы все дети, у которых арестованы родители покинули наш дом и были помещены в один из детских домов НКВД. В тот день и подошел ко мне учитель, чтобы на прощание пожать мне руку; сказать об этом он не мог. Несколько дней спустя решение НКВД было отменено. Нам разрешили остаться в нашем доме и тогда обрадованный педагог вторично подошел ко мне и сказал, что все теперь в порядке.

Я еще и сегодня не знаю — кому мы обязаны нашим спасением. Может быть приказ был отменен из-за вмешательства Коминтерна?

Во всяком случае мы были спасены. Нас миновала тяжелая участь попасть в один из детских лагерей НКВД, которые существовали тогда для детей арестованных. Мы на много лет были разлучены с нашими родителями, но от худшего судьба еще хранила нас. Единственное, что у нас теперь осталось: наш детский дом, который стал для нас родиной, семьей и защитой. Но что, если наш дом будет распущен?

РЕШЕНИЕ ПЕРЕЙТИ В РУССКУЮ ШКОЛУ

После шести недель отдыха в Крыму, во второй половине августа мы вернулись в Москву. На следующий же день директор пригласил нас, старших, в свой кабинет для особой беседы.

— Товарищи, вы все уже окончили седьмой класс и мы должны с вами серьезно поговорить о вашем будущем. Вы теперь уже все хорошо владеете русским языком и я прошу вас подумать — не лучше ли будет для вас, если вы уйдете из немецкой школы им. Карла Либкнехта и поступите в русскую школу. Разумеется, что никто принуждать вас не будет. Через несколько дней мы можем снова об этом побеседовать.

Некоторые из нас тотчас же решили поступить в русскую школу, другие, — в том числе и я, — колебались. Правда, я уже хорошо знал русский язык, но все же не так, как немецкий. Если бы дело было только в языке, то я предпочел бы остаться в немецкой школе. Но мне было ясно, что предложение Семенова, хотя он этого и не высказал, было сделано из политических соображений. Вероятно, остальные рассуждали точно так же, потому что, когда через два дня мы снова собрались в кабинете директора, все высказали желание учиться в русской школе.

С 1 сентября 1937 года 12 старших воспитанников пошли в русскую школу. Нас распределили по различным школам. Другие: «младшие» и «средние» временно остались в немецкой школе им. Карла Либкнехта.

Я попал в 93–ью московскую школу, которая находилась в маленьком переулке недалеко от Арбатской площади. Как многие московские школы, 93–ья была расположена в хорошем современном здании. Здесь тоже можно было восхищаться прекрасным оборудованием школы.

Учителя и ученики отнеслись к нам очень дружелюбно и по–товарищески. Они нам помогали, если каких-то сложных вещей по–русски мы не могли сразу понять. Ни одного раза не проявили они к нам какой-либо враждебности.

Несмотря на то, что мы уже хорошо понимали русский язык, вначале было не легко учиться. Последние три класса советской школы посещались, прежде всего, теми, кто хотел позже идти в высшую школу. Учебный материал в пределах 8—10 классов давался очень насыщенно, в последние три года требовали особенно много. Я и сегодня еще убежден, что в советских школах дается не меньше знаний, а возможно и больше, чем в большинстве школ Западной Европы и Америки, хотя, конечно, очень многое преподавалось односторонне. У нас не было ни латинского, ни греческого языка — преподавался только один иностранный язык, — но в других областях, и в особенности в области естественных наук, требования были очень высокие.