«Революция сверху» в России

Когда в 1878 году Вера Засулич стреляла в генерала Трепова, правительственный взгляд на это событие был ясен: хотя генерал не раз грубо и подло нарушал законы и правила, их вооруженная защитница должна быть строжайше наказана.

Суд, однако, внезапно ее оправдывает. И пусть сразу после того Веру Засулич отправляют в ссылку административным порядком, все же судебная независимость проявилась достаточно отчетливо.

Относительность судебной независимости, большие права губернаторов и полиции, в известной степени компенсировалась гласностью судопроизводства.

Опять же в наших учебных курсах со всяческими подробностями расписываются нарушения этой гласности, увеличение числа секретных, политических дел для безгласного рассмотрения, жуткие подробности, пытки, которым фактически подвергали народовольцев…

Все это правда.

Однако, опасаясь похвалить российский буржуазный суд, мы, случается, с водою «выплескиваем ребенка». 20 ноября 1866 года было разрешено «во всех повременных изданиях» печатать о том, что происходит в судах; 17 декабря того же года всем губернским ведомостям разрешались «особые юридические отделы для сообщения стенографических отчетов о ходе судебных заседаний». Судебные репортажи, сообщавшие о русских и заграничных процессах, становятся заметным явлением в прессе.

Отныне все административные ограничения и нарушения своих же принципов били по власти куда сильнее, чем прежде, когда беззаконие как бы не существовало из-за реального отсутствия или недостатка законов!

Первым крупным политическим процессом, стенограммы которого воспроизводились в прессе и куда допускалась широкая публика, было дело Нечаева и его сообщников в 1873 году (как известно, сидя на этом процессе, Ф. М. Достоевский набирал впечатления для будущего романа «Бесы»).

Гласность вторгалась и в темные закоулки следствия, и в низшие, «мировые суды».

Положа руку на сердце, согласимся, что сегодня мы далеко не все знаем о том суде, какой существовал в конце XIX — начале XX века. Могут возразить, что в ту пору значительная часть населения была неграмотна, и гласность для нее как бы не имела значения (вспомним рассказ Чехова «Злоумышленник»); однако трудно, почти невозможно вообразить, чтобы тогдашние газеты не печатали, неделя за неделей, отчеты о процессах, адекватных нынешним «торговым делам», Чернобылю…

Другая провозглашенная черта реформированного суда — бессословность — внешне кажется для нас совершенно не актуальной: это в конце XIX века были сословия, и суд, лишь преодолевая разные рогатки и сопротивление инстанций, пытался одинаково применять закон и к дворянству, и к мещанству, и к крестьянам…

Но снова и снова не уклонимся от параллели: если вникнуть в огромное число судебных злоупотреблений, скажем 1950–1970 годов, то, без всякого сомнения, заметное место среди них займут особые, по сути сословные права начальства, «неприкосновенной элиты»: неподвластность никому, кроме высшей администрации, воспроизводящей худшие черты минувшего сословного режима. Благодаря недостатку гласности должностные лица недавней поры бывали, признаемся, куда более «независимы» от суда, нежели чиновники (и даже очень важные!) в 1870–1910 годах.

Этой «дурной независимости» многообразно способствовало и чрезвычайное ослабление принципа состязательности.

Как известно, земские собрания на судебную сессию определяли 30 присяжных; для каждого отдельного заседания по жребию отбиралось по 18; на самом деле, число присяжных равнялось классическому европейскому образцу, их было 12, однако резерв учитывал возможные болезни, отводы и т. п.

Роль адвокатов сразу стала довольно заметной. На недавно происходившем в Союзе писателей обсуждении нынешних судебных реформ было, между прочим, замечено, что число адвокатов в сегодняшней почти 10-миллионной Москве не больше, чем их было во «второй столице» 1913 года (миллион с небольшим жителей). Уже упомянутый знаток проблемы профессор Н. А. Троицкий в своей книге «Царизм под судом прогрессивной общественности» отмечал, что «люди свободомыслящие, но не настолько передовые и активные, чтобы подняться на революционную борьбу против деспотизма и произвола, шли в адвокатуру с расчетом использовать дарованную ей свободу слова для изобличения пороков существующего строя. В. Д. Спасович в 1873 году, когда царизм еще не начал кромсать права адвокатуры и были еще живы все иллюзии первых адвокатов, имел определенные основания заявить от имени своей корпорации: «Мы до известной степени рыцари слова живого, свободного, более свободного ныне, чем в печати; слова, которого не угомонят самые рьяные свирепые председатели, потому что пока председатель обдумает вас остановить, уже слово ускакало за три версты вперёд и его не вернуть».

В результате русская адвокатура 60–70-х годов стала средоточием судебных деятелей, которые могли соперничать с любыми европейскими знаменитостями… Многие из них ради адвокатуры оставили выгодную государственную службу, а семеро ушли из прокуратуры».