Революция в стоп-кадрах

Я поначалу даже не могла точно сказать, что изменилось. Просто… у меня, можно сказать, сложилась модель экспоненциальных ожиданий. Я уже считала само собой разумеющимся, что карапуз, утром переставляющий кубики с цифрами, к обеду станет профи в тензорном исчислении. И теперь Шимп не выдерживал такой кривой. Теперь он становился умнее постепенно, крохотными шажками. Я никогда не спрашивала техников – а с другими спорами даже не заговаривала об этом, – но уже через неделю все стало очевидно. Шимп развивался не по экспоненте. Он был всего лишь сигмоидой, прошел изгиб, приближался к асимптоте и, несмотря на все свои поразительные способности саванта, мог даже не мечтать о божественном могуществе к тому времени, как упрется в потолок.

В конечном итоге даже я буду умнее его.

Его, конечно, продолжали гонять. Загружали новыми, все более сложными задачами. И он со всем справлялся, постоянно выбивал высший балл. Нет, его, разумеется, не спроектировали, чтобы лажать. Но теперь ему приходилось работать усерднее. Упражнения отнимали вечные ресурсы. И каждый день от них оставалось все меньше и меньше.

Он перестал танцевать.

Кажется, его это не беспокоило. Я как-то спросила, скучает ли он по своему балету, а он даже не понял, о чем я говорю. Я посочувствовала ему, сказала о молоте, что вдруг сбил Шимпа с небес, а он ответил, что все хорошо.

– Не беспокойся обо мне, Сандей, – так он сказал. – Я счастлив.

Тогда я впервые услышала, как он употребил это слово. И если бы услышала его дней на десять пораньше, то даже поверила бы ему.

И потому я спустилась в тот самый лес – теперь там царили сумерки, прожекторы полного спектра убрали, когда подлесок преодолел стадию саженцев – и зарыдала, оплакивая счастливое изувеченное создание, которое летело к трансцендентности, пока какой-то бездушный параметр миссии навеки не утопил его в янтаре.

Что я могу сказать? Я была молода, я была глупа.

Я думала, что могу позволить себе жалость.

Иведь было столько подсказок, теперь-то я понимаю.

Все эти споры, которые бродили по залам и доставали Шимпа бестолковыми вопросами. И даже не всегда вопросами: я пару раз видела, как Линтан Каспарсон травила ему анекдоты. Я, конечно, заинтересовалась, с чего бы столько мяса вдруг решило завести дружбу с корабельным ИскИном; а какая-то маленькая и мелочная часть меня даже начала ревновать.

Башаар принялся рисовать на камнях, пластике и каждой плоской поверхности, которую мог найти, фальшивыми граффити Художников. Он обычно был не из тех, кого сильно интересовали другие племена; я спросила, уж не расшифровал ли он их код, и он как-то сразу заробел и принялся мямлить: «Ну, я определенно расшифровал чей-то код». Я тогда шла на корму, там была плагин-тусовка с Баном и Рейчел, потому у меня не было времени играть в его дурацкие игры.

А еще был парковский Клуб ценителей музыки.

Я стояла на мостике, калибровала интрофейс, когда услышала музыку, доносящуюся от датчика окружающего шума: в соцалькове Парк что-то мычал себе под нос. На колене у него лежал свиток. Он стучал по нему пальцами, что-то свайпил в сторону, почему-то не пользуясь саккадами. Напев сменился бормотанием. А спустя секунду превратился в песню.

Я узнала ее: головоломка, которая была страшным хитом за пару лет до нашего отбытия.

– Это же неправильно, – сказала я.

Он остановился, оглянулся по сторонам, принялся искать, откуда доносится звук моего бесплотного голоса:

– Хм? Сандей?

– Строчка. Там должны быть «кошки Алькубьерре», а не «мышки из-за Терры».

– С чего бы?

– Это же отсылка к квантовой неопределенности. Ты поешь неправильно с тех пор, как мы улетели с Земли?

– Я проигрывал варианты.

– Это же песня-головоломка. Изменишь текст – сломаешь загадку.

– Да нам сама загадка особо не интересна. Мы так, балуемся. И не только со словами. Возимся с мелодией, гармониями и прочей хренью.

– Мы?

– Клуб ценителей музыки.

– Маленький у вас клуб, наверное.

– Ну с десяток человек наберется.

– Парк. На палубе никогда не бывает больше четырех или пяти человек одновременно.

– Мы оставляем памятки, когда отправляемся на боковую. Ноты, записи. Оставляем комментарии и аранжировки для других песен на палубе. Иногда у нас тут настоящие драки, или вроде того, но ничего серьезного, потому что… Ну сама понимаешь. Десять тысяч лет и все такое. Если тебе интересно, чего не присоединишься?

– Ценители музыки.

– Вроде того.

– Я оценю песню, если ты, блядь, перестанешь коверкать текст.

Хотя, признаюсь, меня задело, что они ничего не рассказали мне раньше.

Оказалось, что мне вообще мало о чем рассказывали.

Очередная разморозка. Не знаю, с чего я вообще понадобилась Шимпу на палубе.