Революционер-демократ

Герцен - человек сороковых годов, но с терпкой гражданской закваской людей двадцатых и в исторической обстановке, по преимуществу, пятидесятых и шестидесятых. Его колыбелью было дворянское помещичье гнездо с легким запахом барского вольтерьянства и едкими впечатлениями крепостных "передней" и девичьей, где его прозвали "доброй ветвью испорченного дерева". Маем жизни его выдался декабрь 1825 года. Дух воли и будущего бродил тогда по России: "казнь Пестеля и его товарищей окончательно разбудила сон души моей". Свобода, революция, Шиллер, Плутарх, "Думы" Рылеева, "полубог Пушкин" такова гвардия его отрочества и ранней юности, таковы его "первые мечты, пестрые, как райские птицы, и чистые, как детский лепет". Заря пленительного счастья, ватага Карла Моора и богемские леса романтизма, дерзанье ошибаться и мечтать. Заповедь - себе: "будь горяч или холоден". Дружба с Огаревым до смерти, восторженная клятва на Воробьевых горах: пожертвовать жизнь на дело свободы. Героические дети. Незабываемые минуты. Неистребимый жизненный фундамент.

Дальше - школа французского просвещения и немецкого идеализма. Тридцатые годы. Удушье николаевской реакции, моровая полоса, эра казарм и канцелярий - и общий горький удел:

...изнывать кипящею душой

Под тяжким игом самовластья.

Арест. Годы ссылки, годы дум одинокого роста, кружения сердца и жизненных опытов. Пермь, Вятка, Владимир, Новгород. Затем - Москва сороковых годов. Раздраженье пленной мысли, ночные споры в салонах и кружках, Белинский, славянофилы, Грановский, Чаадаев. Лучи с запада, зори революций, диалектика Гегеля, гуманизм Фейербаха, романтический социализм утопистов. Ум зрелеет, талант креплет, и жарко распаляется жажда "обнаружиться". Тянет на дело, на борьбу, а на губах - замок...

Пограничный столб, и на нем - одноглавый худой орел с растопыренными крыльями. Россия позади. Впереди независимая речь, человеческое достоинство. "Утешение - в будущем... Жизнь раскидывалась перед нами лучезарно... Мы верили во все".

Герцен в Европе. Канун 48 года. Вера в демократию, в близкую революцию, в универсальный и спасительный социальный переворот, "93 год социализма". "Будущее" переходит на миг в настоящее... и становится прошлым. Чем горячее вера, тем тягостней разочарование. Крушение революции 1848 г. во Франции и торжество буржуазного порядка на Западе отзываются в Герцене жестким духовным кризисом. Он чувствует погибшими свои лучшие надежды. Он видит все реки истории текущими в болота мещанства, цивилизованного одичания. Он отталкивается от Европы с неистовой ненавистью влюбленного и всеми силами своей критической мысли обрушивается на ее буржуазное общество, на "формальную республику", на "картофельное тесто парламентаризма", на "либеральных кастратов" всех форм и мастей. Его перо достигает здесь необычайных высот обличительского пафоса и предметной проницательности. Его анализ режима буржуазной демократии исключительно ярок, глубок и прозорлив: многие страницы его так и просятся в хрестоматию. Доселе не утратил он боевой злободневности.

Но сильный в критике, Герцен лишен был миросозерцательного противоядия против пессимизма, его донимавшего. Он ясно видел всю порочность и обреченность буржуазного мира и "физиологически" предощущал неизбежность грядущей революции, которая с ним покончит. Но конкретных путей этой революции, ее реального облика и человеческого материала он себе не представлял. Революционное настроение оставалось при нем. Но ему недоставало революционной теории.

В своей известной статье о Герцене В.И. Ленин дал историческое объяснение этой истины. "Духовная драма Герцена, - читаем в этой статье, была порождением и отражением той всемирно-исторической эпохи, когда революционность буржуазной демократии уже умирала (в Европе), а революционность социалистического пролетариата еще не созрела".

Своеобразное историческое интермеццо. "Великое покамест". Оно ставило в тупик революционеров, воспитанных буржуазными революциями и сохранивших верность революционно-гуманитарной идее. Герцен принадлежал к числу именно таких революционеров. Он понимал, что буржуазия перестает быть силой подлинного, человечного прогресса, что у дверей старого мира - не Катилина, а смерть". Ему было ясно, что новый мир, мир социализма, уже стучится в ворота истории, что "современная революционная мысль - это социализм" и "без социализма нет революции". Больше того. В своих занятиях Гегелем и Фейербахом он, говоря словами Ленина, "вплотную подошел к диалектическому материализму и остановился перед - историческим материализмом".