Революционное самоубийство

Я хотел было поехать прямо домой, но братья и сестры решили, что мое появление будет слишком большим потрясением для нашего отца. Он не очень хорошо себя чувствовал — сильные переживания были не для него. Наша мать лежала в больнице. Она не знала о моем освобождении, но Мелвин и остальные подумали, что она справится с этим известием лучше отца. Однако прежде чем увидится с матерью, я зашел к одному другу, сменил тюремную одежду и отправился на пресс-конференцию в офис Чарльза Гэрри. Эта пресс-конференция отличалась от всех остальных. Сюда пришло много участвовавших в движении людей, которые стали мне по-настоящему близки за долгие месяцы тюрьмы. Поэтому эта пресс-конференция напоминала все что угодно, но не прохладные встречи, которые у меня случаются с представителями обычных средств массовой информации. Стоило мне начать отвечать на какой-нибудь вопрос, как я внезапно понимал, что с человеком, задавшим вопрос, я бы хотел потолковать лично. В тот день это ощущение не отпускало меня. На пресс-конференции присутствовали и журналисты, работавшие на Истеблишмент, но девяносто процентов гостей представляли альтернативную прессу. На пресс-конференции я предложил бойцов нашей партии Фронту национального освобождения Народной республики Вьетнам.

После пресс-конференции я направился в больницу повидать мать. Произошло счастливое воссоединение матери и сына. Позже, когда я встретился с отцом, он был растроган до глубины души и рыдал. Отец сказал, что он уже и не надеялся прожить так долго, чтобы увидеть меня на свободе.

Первые несколько дней после освобождения я не переставал удивляться тому, что вновь обрел реальность — и в отношении себя, и в отношении окружающего мира, в отношении всего, что со мной происходило. Я действительно забыл, что это такое — жить на свободе.

Я был вынужден заново развивать свои прежние рефлексы, чтобы не вздрагивать и не чувствовать недоумение при виде каких-то вещей. Люди, никогда не сидевшие в тюрьме, не осознают, что их поведение — это, по большей части, ответ на внешнее воздействие, причем этот ответ не контролируется сознанием. Люди инстинктивно реагируют адекватно на те или иные вещи, поскольку они привыкли к ним. Социальное воздействие и социальные факторы не ошарашивают их.

Несколько лет я был отрезан от внешнего мира. Поэтому сначала жизнь показалась мне резкой и порывистой, начисто лишенной какой-либо синхронности. От всех этих звуков, движений, разноцветья, сваливавшихся на меня одновременно, — телевизор, телефон, радио, разговаривающие люди, которые ходят тут и там, звонки в дверь и телефонные звонки — от всего этого голова шла кругом. Обычная жизнь казалась мне лихорадочной и хаотичной и абсолютно подавляющей. Мне даже пришлось выяснять, что есть и в каком часу отправляться спать. В тюрьме все это решалось за меня.

Прогулка по улицам стала для меня неописуемым переживанием, самым интимным из всех тех, что я ощутил, оказавшись на свободе. Кругом были люди, он узнавали меня, приветственно махали мне руками. Я навещал людей по всей общине. Многие из них удивлялись, так как они не ожидали меня увидеть живьем на улице после выхода из тюрьмы, разве что на экране телевизора или в Голливуде. Но я твердо решил вернуться к ним и быть среди них. Я ездил по Окленду, ездил в Беркли, Ричмонд и Сан-Франциско. Я ходил по Седьмой-стрит, Сакраменто-авеню, Портреро-хилл, Хантерс-поинт, Ричмонду, Северному Ричмонду, Западному Окленду, Пералта-стрит, Кипарисовой улице, Восточному Окленду и Парчестер-вилладж. Я заглянул в несколько баров, где набрал немало людей для нашей партии. И где бы я ни появлялся, реакция везде была одна и та же: люди недоумевали, почему я к ним вернулся. Я объяснял, что из тюрьмы меня вытащили не журналисты и не телевизионные камеры, народ освободил меня, и я пришел поблагодарить его и остаться с ним.

В церкви Св. Августина, где служил Отец Эрл Нейл, я поговорил с его прихожанами. Здесь меня тоже ждал теплый прием. Отец Нейл — это молодой чернокожий священник епископальной церкви. Он помогает общине и сотрудничает с «Черными пантерами» с момента своего приезда в Окленд. Мы считаем его своим священником. В начале 1960-х годов он участвовал в правозащитных акциях в Миссисипи, так что он не понаслышке знает о жестокости и насилии. Во время моего судебного процесса он часто приходил в зал суда поддержать меня.