Ревущие сороковые

— В вашем возрасте не следует нервничать, — спокойно заметил я. — Мне показалось, что вам по душе язык мимистов. До этого вы ведь не произносили ни одного слова. Я из вежливости принял вашу манеру объясняться. Но раз уж вы заговорили, то должен огорчить: ваши приказания для меня не обязательны. Судно находится в распоряжении капитан-директора.

— Сейчас, в разгар сезона? — воскликнул Ростад. — Я не могу бездельничать, когда другие зарабатывают деньги.

— В этом вы сами виноваты. Вам не следовало отказываться от охоты.

— Кто отказался?.. Я отказался? Бредовая чепуха! Всего-навсего потребовал убрать лишь некоторых субъектов, действующих мне на нервы.

— Но вы, надеюсь, понимаете, что ваши капризы выходят из рамок приличия?

— Для гарпунера, когда он охотится, все прилично! — безапелляционно ответил старик.

— Мы придерживаемся иных взглядов.

— Меня чужие взгляды не интересуют. Я хотел бы знать: к кому обратиться, чтобы не терпеть убытков?

— Самое разумное — извиниться перед теми, кого вы хотели удалить, и попросить капитана добиться разрешения на охоту.

Норвежец нахмурился. Сердито сопя носом, он принялся набивать трубку. Моя независимость ему явно не нравилась.

И вот в этот момент по трапу на мостик взбежал Семячкин. По старой военной привычке, он вытянулся передо мной, своим бывшим командиром, и отрапортовал, что все работы в штурманской рубке закончены.

— Вольно. Можете быть свободны, — в шутку сказал я.

— Есть быть свободным! — бойко повторил Семячкин. При этом он рывком вскинул руку к козырьку ушанки, щелкнул каблуками и, круто повернувшись, сбежал вниз.

Поведение матроса поразило Ростада. Ему еще не доводилось видеть, чтобы на советском судне перед кем-нибудь так тянулись и козыряли. Старик, наверное, решил, что на флотилии я немаловажная персона, потому что неожиданно для меня гнев сменил на учтивость.

— Постараюсь воспользоваться вашими советами, — с поклоном сказал он. — Если был груб — прошу прощения. Во всем виновата проклятая здешняя погода.

Уходя к Сыретинскому, старик приложил два пальца к козырьку меховой шапки и шаркнул ногой, как Семячкин.

Вскоре Ростад еще больше утвердился в догадках. Он приметил, что и другие пингвиновцы, запросто разговаривающие со старпомом и капитаном, козыряют мне. Он не знал, что это была игра старых фронтовиков, решивших морочить старику голову. Даже наш солидный боцман Демчук, подходя ко мне, вспоминал военно-морскую выучку — лихо вскидывал руку к козырьку и щелкал каблуками.

Мое желание проникнуть в тайны гарпунер-ского дела Ростад теперь принимал за неусыпный инспекторский надзор. «Может быть, ко мне приглядываются, чтобы определить, гожусь ли на второй сезон», — думалось ему.

И старик старался держаться так, словно был полон сил и энергии, хотя по утрам с трудом поднимался с постели и, гримасничая от боли, ступал на скрюченные ревматизмом ноги. Влага океана и меняющаяся погода донимали его. Бывали дни, когда, преследуя кита, Ростад простаивал в согнутом положении по два-три часа и больше, а потом самостоятельно не мог разогнуться. Приходилось хитрить: с клоунской ужимкой обращаться к помощнику.

— А ну, Эрик, выпрями-ка меня, — говорил он по-русски. — Хочу быть статным и бравым.

И Эрик послушно выполнял приказание, а старик, как бы шутя, кряхтел и кривлялся, изображая берегового подагрика-развалину. Потом резко выпрямлялся и молодцевато козырял мне:

— Вэри велл, шкипер! Все файн.

Это кривляние больного и старого человека делало его жалким. Я как-то спросил:

— Может, вам действительно нездоровится? Мы вызовем врача.

Но старик гордо ответил:

— Еще не появилась такая болезнь, которая могла бы свалить Ростада. Я крепче ваших молодых, можете не сомневаться.

* * *

Вскоре и мы не хуже норвежцев стали разбираться в породах китов по выпускаемым фонтанам.

У финвалов фонтан обычно бывал высоким и походил на опрокинутый конус. У синих китов он отличался мощностью струи: над водой словно вырастала голубовато-белесая пальма и медленно растворялась в воздухе. Сейвалы выпускали вверх тонкую струю, а горбачи, наоборот, — пушистую. У кашалотов фонтаны всегда были косыми, потому что дыхало у них находилось не посредине, как у всех китов, а в левом краю рыла.

Я заметил, что при вдохе киты обязательно должны поднять дыхало над водой, а при выдохе они могут этого не делать. Вода не мешала: воздух, вырывающийся из дыхала, подхватывал ее и уносил вверх, создавая настоящий фонтан.

В минуты охоты я часто вытаскивал секундомер, стремясь установить, на какое время заныривают киты разных пород, либо мысленно ставил себя на место гарпунера и маневрировал, стремясь точно выйти к тому месту, где покажутся из воды преследуемые животные. Иногда я угадывал, но чаще ошибался.

Улучив как-то удобную минуту, я попросил норвежца позволить выстрелить по киту моему другу Трефолеву.

Старик не возражал, но хитровато спросил:

— А кто будет отвечать за потерянный гарпун и оборванную снасть?

— Вы думаете, без аварии не обойдется? — Уверен, — ответил Ростад.

— Но Трефолев был хорошим комендором, расстреливал на большом расстоянии мины.