Резервисты

Ночь была беспокойная. Далеко восточнее нас вспыхнула стрельба, потом над нами протарахтели вертушки. Еще через полчаса Галь, пошептавшись по рации, поднялся и жестом показал передать по цепочке, что мы начинаем движение. Одно отделение с командиром роты остались на месте. Мы же куда-то медленно потащились. Я оказался в авангарде, передо мной были только Галь и Аюб. Какое-то время мы крались в темноте, луна пряталась за облаками, но иногда выглядывала и заливала окрестности довольно ярким светом; мы пережидали и двигались дальше. Два раза Галь останавливался и, сверяясь с картой менял направление. Мы прошли через какой-то овраг, вдруг Аюб остановился и показал влево, через ПНВ я увидел два низких размытых силуэта между деревьями. Галь вскинул кулак вверх, мы опустились на одно колено, обе подозрительные фигуры тоже присели. Затем он показал нам двоим открыть огонь. Захлопали выстрелы, оба силуэта повалились на землю. Время как будто остановилось. Мы медленно приблизились к ним. Тела лежали неподвижно. Луна вышла из-за облаков, заливая все мертвенно бледным светом. Я поднял ПНВ, чтобы лучше видеть. По мере приближения картинки падали в мозг словно кусочки пазла на стол. Первая — около тел лежали М16, а не «калаши», вторая — на касках такие же чехлы, как у нас, и третья — надпись «Динамо Киев» на бронике одного из них. Последняя мысль сложила весь пазл в картинку: кретин-лейтенант не предупредил о том, что мы разворачиваемся и мы открыли огонь по своему же хвосту. Я услышал рядом крик Аюба: «Ховееееш!» и провалился в темноту…

Темнота… кромешная тьма. Кто-то невидимый, оставаясь в тени, включил лампу, высветив круг на столе. Под свет лампы на стол падали фотографии, одна за другой: ночной лес в приборе ночного видения… два размытых силуэта… вспышки выстрелов… тела, М16 рядом с ними… надпись «Динамо Киев» на бронике. ЛЕХА!

Я моментально проснулся и вспомнил все. Меня аж подбросило на кровати: долбанув башкой об раму. Закинув руку на койку надо мной я нащупал под пальцами грубую ткань спальника… пустого спальника. Леха…

Меня трясло мелкой дрожью, все тело покрылось липким потом. В темноте казармы красным светом вспыхнул фонарь. Призрачный луч метнулся по рядам коек и осветил заспанную Мишанину морду.

— Пойдем, покурим, — предложил он.

Мы сидели в укрытии для эвакуации раненых под толстой бетонной крышей, с непривычки я закашливался после каждой затяжки (бросил курить с год назад), но сигаретный дым привел меня в чувство.

Мишка рассказал, что засада, естественно, накрылась. Нас эвакуировали. В вертолете я два раза я кидался на Галя, но пацаны каждый раз оттаскивали меня. Потом доктор вколол какую-то дрянь, и я отрубился. Галя сразу же отозвали, он улетел с теми же вертолетами, которые нас вывезли. Мишаня снова оказался командиром взвода. С пацанами дела плохи. Леху тяжело ранило, но керамический бронежилет спас ему жизнь, Хаим, тот, кого мы подстрелили вместе с Лехой, умер в вертолете, не долетев до госпиталя.

Меня опять затрясло, затягиваясь я видел как скачет перед глазами огонек сигареты. Так мы просидели до утра.

— Пойми дурень! — «грузил» меня Мишаня, — Идет война! А на войне всякое может случиться. Не твоя вина, что этот мудак Галь заблудился!

Меня это не утешило. Утром я приплелся к врачу. Аюб как раз выходил от него, когда я подошел. Он хлопнул меня по плечу.

Ему все пофиг, у него предки еще с крестоносцами воевали, он, блин, воин в сотом поколении, психика устойчивей на такие дела. Все это мне объяснил врач. Я старался показать ему, что со мной все в порядке. Он не верил, конечно, и пришлось долго уговаривать его, отказываясь от горы разноцветных таблеток. Врач, резервист в чине капитана, с сомнением качал головой. «Зайди к командиру роты», — сказал он на прощание.

Капитан долго выспрашивал, что да как, смогу ли выполнять свои обязанности. Я сказал, что все в полном порядке. Он отпустил меня, освободив на сутки от караулов и нарядов. Вернувшись в казарму, я посмотрел на Лехину кровать: на глаза навернулись слезы.

Я лег, отвернувшись к стенке, чтоб не приставали; сон не шел, в голове была полная пустота.

Через какое-то время я провалился в сон, и все повторилось по новой: круг света на столе, фотографии, «Динамо Киев». Я подскочил весь взмокший, в голове одна мысль: я убил Хаима! Не знаю, сколько я просидел в прострации, потом ввалилась смена караула, Мишаня и Зорик потащили меня в столовку, через несколько минут к нам присоединился забинтованный Габассо.

Ребята набросились на еду, мне же кусок в горло не лез. Со стола, где сидели офицеры, я чувствовал косые взгляды. Приходилось есть и делать вид, что все хорошо, я не хотел, чтобы меня отправили в тыл к психиатру.

— Я достал лекарство, — произнес Мишаня.

Мы с удивлением посмотрели на него.

— На улице, — сказал он и встал.

Все заинтриговано поднялись за ним. Мимо проходили два связиста.

— Видал, — тихонько сказал один другому, не замечая меня, — вчера дружка своего завалил, а сегодня обед наворачивает, как ни в чем не бывало!