— Слушай меня, я тебя старше! Ты в зеркало давно смотрелся? Да ты любую бабу пальцем поманишь, хоть соплюху, хоть ровесницу, хоть уродку, хоть красавицу — любая твоей станет без разговоров. Я вижу, как все они на тебя смотрят! Ну что ты два десятка лет гонишься за призраком, Кристи?
— Да я сам призрак! — вдруг закричал, не выдержав, целитель, отшвыривая от себя Хаммона.
И язык отнялся у старика во рту, когда бездна посмотрела на него из усталых глаз человека, которого он считал своим в доску, знакомым и понятным.
— Я сам призрак, — хрипло повторил Элинор извиняющимся тоном, помогая Хаммону встать на ноги. — Прости, Фараон. Я сгоряча…
— Э, э! — покривился тот. — Вот всё эти ваши слюнтяйские замашки, жители Содружества! Один раз характер показал — и тут же на попятную, извиняться. А ты наподдай, коль душа велит, наподдай! Я только с виду развалина, а на деле… ой! — он сжал руками бок и перегнулся на сторону. — Ничего, ничего, я крепкий! Да понимаю я, что не можешь ты мне наподдать. Понимаю, почему — у тебя сразу они все перед глазами.
Элинор отвернулся.
— Ладно, слушай меня. Знаю: тебя всегда твой мир будет манить обратно. За свое постоянство ты мне всегда и нравился. За надежность. Но ведь я смогу помочь только тут, в Рельвадо. А с этой вашей установкой от меня чего зависит? Да ничего. Убьют меня — и ты погибнешь сразу, и все, кого ты любишь.
Лекарь уже улыбался. Взгляд его потеплел, пропасть исчезла, и глаза стали прежними — серыми и светящимися, как звезды в летнюю ночь.
— Ох и болтлив ты, мэтр Хаммон! Сказать столько слов — и ни одного важного!
— А что мне делать? — буркнул старик.
— Меня слушаться. Ступай в домен и собирай свои вещи. Поедете вместе с Ноиро, он в Кемлин, ты в Шарупар. Проводят вас воины Араго.
— А ты?
— Завтра к вечеру. У меня тут есть еще дела.
— Ох, не отпустит тебя Араго! Ты ж ему как воздух нужен!
— Айят сказал, что брат не против, только хочет, чтобы он ехал со мной.
— Кто — Айят? — усмехнулся Хаммон.
— Да. И Бемго.
— Что ж, голова у Араго работает. Правда, я не ожидал, что он и тебя отпустит, а уж что последнюю родную душу с тобой отправит — тем более…
— Так велела ему Аучар, а он всегда следовал ее воле. Иначе, возможно, что и не отпустил бы.
— Ты бы, наверное, если б не океан, пешком в этот проклятый Агиз поплелся… Ну неужели просвет?
Кристиан почти радостно кивнул. Лицо его сияло, словно у того юноши, которого Хаммон впервые увидел в аэропорту Мемори двадцать лет назад. И как он скрывал это все в прошедшие годы? Где прятался мальчишка, готовый делать глупость за глупостью, геройствовать и рисковать собой во имя тех, к кому лежало его сердце?
— Всё сходится! — горячо зашептал он, заставляя Хаммона снова сесть на чурбан. — Все пути сходятся теперь, Фараон! Больше такого не будет на твоем — а значит, и на моем — веку! Это единственный шанс, и не воспользоваться им — самоубийство!
— Ты, как шаманы, по звездам погадал?
Кристиан приложил палец к губам:
— Тс! Не болтай! Эти ребята смогут потом, когда меня не станет, позаботиться о твоей безопасности…
— Че-е-его? Кого это не станет?
— Здесь, здесь не станет, в этом мире. Если я вернусь. Если все получится. Понимаешь?
— Да понимаю я! Только одно до меня не доходит: с чего ты взял, что все должно получиться? Столько лет ничего — и вдруг…
— Да, вдруг! Я знаю. После этого двадцать первого числа я знаю кое-что…
— Кажется, парень, ты заварил тут кашу. Я не ошибаюсь?
Элинор засмеялся:
— Ты не ошибаешься! И с этой минуты я тоже не должен ошибаться. Идем!
Хаммон, кряхтя, поднялся на ноги:
— Ишь ты, ожил!
Там…
Серый дождливый рассвет, полный тайн и смутных стремлений…
Он родился на дождливом Фаусте в мрачном монастыре Хеала. Ему уготована была судьба Иерарха, но жизнь распорядилась иначе.
Юный послушник внимал неведомым отголоскам в своей душе и твердо знал, что где-то там, поверх свинцовых туч, кроется огромный мир, щедрый на многообразие тайн и закономерностей. Ни кара наставников, ни призывающие к смирению проповеди не могли переубедить его. Он пришел сюда не в первый раз, он должен что-то изменить, дабы сделать один, пусть совсем маленький, шаг вперед. «Довольствуйся тем, что имеешь», — это было сказано не о нем и не для него и значило летаргию духа, сон разума, неволю для сердца. Но противоположное означало, что путь будет труден, а финал неизвестен…
Там…
Жаркий полдень, подаривший открытия, беспощадный падением в кровавую бездну и жгущий горнилом войн.
Иные чувства, сколь бы возвышенными ни казались они, могут испепелять. Чистое поклонение перед величием вселенной, созданной Творцом, способно переродиться в фанатизм и ненависть ко всему инакомыслящему.