Режиссёр

Мара и Максим были знакомы не так давно, а встречались и того меньше. Тем не менее, даже этого недолгого времени ей хватило, чтобы успеть изучить его характер. На вечеринке у Вика Максим показался ей спокойным, рассудительным, флегматичным парнем, который не из-за чего в этой жизни не парится. Прогулка до дома Мары только усилила это впечатление. Однако довольно быстро оно было разбито об острые скалы идеализма. События начали развиваться очень стремительно: буквально на следующий же день Рауш начал донимать её звонками и сообщениями разного содержания, а также неоднократно и довольно настойчиво предлагал встретиться. Будучи окончательно и бесповоротно очарованной им, Мара согласилась без колебаний. В кофейне, которую Максим сам выбрал для их первого официального свидания, он то и дело засыпал девушку расспросами, не давая допить американо с каплей молока, который успел остыть. Затем вновь вызвался проводить её до дома, а на прощание поцеловал – страстно, порывисто, импульсивно. Такие поцелуи обычно случались у пар после долгой разлуки, в порыве страсти и возбуждения, во время прелюдии, но никак не на робком первом свидании, из зародыша которого затем и складывались дальнейшие отношения. Поначалу Мару немного смутил его напор и настойчивость, однако она быстро привыкла. В конце концов, как долго ещё ей суждено было оставаться в одиночестве? После окончания самых длительных и серьёзных отношений в её жизни Мара впала не то в депрессию, не то в анабиоз. Иным словом, что-то в ней изменилось. Сердце словно перестало биться – Маре даже стало казаться, что она не чувствует сердцебиения, стоило ей прижать руку к груди или пальцем надавить на пульс… Складывалось впечатление, что кто-то невидимой рукой щёлкнул выключателем, разом перечеркнув в ней все чувства и эмоции, включая способность любить. Её мягкая, приятная худоба и внешность викторианской эпохи то и дело притягивали к себе мужское внимание. Кто-то ограничивался взглядами в метро и магазинах, кто-то не стеснялся и переходил к прямому наступлению. Правда, исход был один у всех без исключения – холодный молчаливый проигрыш. Порой у Мары даже отпадала необходимость формулировать свой отказ словесно – стоило ей поднять глаза, как вопросы отпадали сами собой. Эту удивительную способность она также унаследовала от своего таинственного польского отца – за всё время брака её родителей Казимир только и делал, что смотрел на Паулину. В свой снежный, пробирающий до костей взгляд он мог вложить тысячу разных чувств эмоций, которые иногда было тяжело выразить словами. Паулина, напротив, была женщиной страшно болтливой, потому ужасно злилась, что муж практически не поддерживает с ней вербальную беседу, превращая диалог в её бесконечный монолог или разговор с мебелью. Впрочем, затем она пришла к выводу, что Казимир действительно является для неё чем-то вроде мебели, заполняющей пространство – что в квартире, что в душе – но собирающей очень много пыли. Толку от неё было мало, а выбрасывать не поднималась рука.

Первые дни заледенения казались Маре катастрофой. Ей казалось, что на её глазах рушится мир, и она ничего не могла с этим поделать. Тогда больше всего на свете она мечтала вновь почувствовать себя живой – человеком, женщиной. Любить, радоваться, смеяться, плакать, негодовать – в общем, ощущать всё как раньше, в полной мере. Теперь же она ощущала лишь бесконечную пустоту, сдавливающую грудную клетку. Полнейшую апатию и отсутствие интереса к жизни. Конечно же, Мара пыталась всяческими способами её имитировать – учёба, студенческая жизнь, тусовки, путешествия, стажировки – однако внутри легче не становилось ни на йоту. Было темно и глухо. Любой зачаток чего-то, хоть отдалённо напоминающего человеческое состояние, тонул в темноте и глухоте её грудной клетки.