Режиссерские уроки К. С. Станиславского

— Он просит сказать, что вы мне говорили на ухо, когда он репетировал. Он говорит, что если обидное что-нибудь, то лучше уж от меня услышать.

К. С. (под общий смех). Нет, нет, не говорите. Мы говорили ужасные вещи о нем как об актере. У Бориса Николаевича любопытство Муаррона. Кстати, это типичная актерская черта. Она верно подмечена Булгаковым. Теперь о самом финале сцены. Хорошо, если бы Арманда ушла, оставив Мольера одного.

Я вижу, как он садится опять к своему рабочему столу. Его рука механически вертит перо. И как зритель я начинаю видеть настоящего, великого Мольера. Его одиночество. Он один у стола с пером и тетрадью. Эти два верных друга ему не изменят. Они сохранят для потомства его мысли и чувства. Еще несколько секунд раздумья, и вот проясняется его чело, загораются блеском вдохновения глаза, рука сама ложится на бумагу, шелестит перо, и губы шепчут бессмертные стихи из «Школы жен». (Станиславский берет книгу, читает с большим подъемом, с горьким чувством.)

Арнольд.

Опять за старое! От этих слов, от взгляда
Прошел весь гнев и вся досада —
И снова я готов ее любить.
Любовь, любовь!.. С тобой плохие шутки!
Отведал — кончено, пляши по женской дудке!

(Агнесе.)

Ну, что мне сделать? Говори!
Заплакать ли навзрыд? Иль кулаком до крови
Разбить себе лицо? Ресницы ль вырвать, брови?
Иль череп раскроить? Все, все стерплю,
Чтоб доказать, как я тебя люблю!

К. С. (Станицыну). Как вам нравится такой финал?

В. Я. Станицын. Замечательно. Я могу его сейчас же сыграть.

К. С. Вы его чувствуете, как художник, отдавший уже несколько месяцев своей жизни образу Мольера.

В. Я. Станицын. Я сделаю все, чтобы убедить Михаила Афанасьевича позволить нам играть такой финал. Тогда мне все становится ясным в дальнейшем поведении Мольера.

К. С. Чудесно, поговорите все с Булгаковым, расскажите ему про нашу репетицию. Очень досадно, что он не видел ее, не пережил ее вместе с нами.

* * *

Репетиции шли своим чередом. Не все были столь удачны, как только что рассказанная. М. А. Булгаков известное количество переделок внес, но того основного, чего хотел Константин Сергеевич, не делал. Образ Мольера не вырастал от картины к картине. Наотрез отказался Булгаков вставлять в свою пьесу подлинные тексты произведений Мольера.

Со своей точки зрения он был в этом прав. Стилистический разнобой получился бы очень большой. Вся пьеса у Булгакова, язык ее, характер и положения не могли органически сочетаться с произведениями самого Мольера.

Между тем Станиславский целиком шел от своего ощущения подлинного Мольера, каким он его знал и понимал по его произведениям. Вне их, вне творчества исторического Мольера он его себе не представлял. Ему не важна была личная жизнь Мольера, это был для Станиславского лишь повод показать гений Мольера — писателя и философа, бытовой фон для ряда сцен.

Расхождения Станиславского и Булгакова становились все сильнее и сильнее. Я явно не умел их примирить и к тому же был, как режиссер, нетерпелив, стремился к премьере, был уверен, что игра актеров, общая наша работа над пьесой закроют от зрителя те недочеты исторического и идейно-философского порядка, о которых говорил Константин Сергеевич.

При всем своем терпении, настойчивости и целеустремленности Станиславский, не находя выражения своих мыслей в авторском тексте, посвящал невольно многие репетиции лишь искоренению отдельных недостатков игры.

И эти репетиции были чрезвычайно содержательны и важны. Они определяли метод работы Станиславского над текстом, над образом, над воспитанием актером в себе нужного сценического самочувствия.

РАБОТА С АКТЕРОМ

Предпоследняя картина в пьесе М. Булгакова происходит в подвале дома Мольера. В предыдущей картине Людовик XIV лишил его своего «покровительства», а кавалер д’Орсиньи по наущению «кабалы святош» вызвал его на дуэль и едва не заколол. Вернувшись в дом, Мольер узнал, что его покинула Арманда. Он близок к сумасшествию. Друзья Мольера — актер Ла-Гранж, Бутон и вернувшийся, раскаявшийся в своей измене Мольеру Муаррон, — боясь нападения «святош», уговорили его спрятаться в подвал, а сами охраняют дом и внутри и снаружи.

Станиславскому эта картина нравилась, он охотно ее репетировал, но требовал от актеров предельной искренности, глубины и силы переживаний.