Резиновое солнышко, пластмассовые тучки

— Я его замочу… — промычал он, но голос с купюрами исчезли. Через минуту Горика потянули за рукав, и он провалился в узкий черный колодец.

Очнулся он на заднем сидении «Волги», которая стремительно неслась куда-то на край ночи. Ему стало чуть легче. Рядом сидела Юля, вглядывалась вперед, допивала вино из его бутылки.

— Мы за городом? — спросила она.

С зеркала заднего вида на Горика зыркнула пара недобрых глаз.

— Ну еб твою мать! — ответил Юле таксист. — Ну почти по встречной! Ну купил же, пидар, права, точно купил! А вас куда нечистый несет?

— К бабушке, — ответила Юля. Горик прыснул от смеха.

— А он тебе кто? — спросил таксист, озверело глядя на Горика.

— Брат, — ответила Юля.

Горик притянул ее к себе и поцеловал взасос. Юля пересела ему на колени. Он запустил руки ей под свитер. Таксист посмотрел на них с ненавистью.

Он целовал ее и непроизвольно мечтал — как будто они едут далеко, как будто они никогда больше не вернутся. Убегают. Как будто это он ее увозит. Все чего Горик хотел — это уехать с ней так далеко, как только можно, плевать куда, и никогда больше не возвращаться. А еще лучше — ехать вот так всегда.

— Куда бы ты хотела уехать? — спросил вдруг Горик.

— Не знаю… По-моему кругом одно и то же. А ты?

Впереди, в ядовито-желтом свете фар появилась замерзшая грязь. Машина свернула с шоссе и затряслась по ухабам проселочной дороги. Водила отчаянно матерился.

— Туда, где тепло, — признался Горик. — Где всегда апрель, когда бы ты не вышел на улицу.

Мелькнул грязный дорожный указатель и тут же скрылся в темноте. На лобовое стекло бешено хлынули крупные снежинки, методично захлопали дворники.

Водила остановил машину.

— Все, — заявил он ультимативно. — Дальше не повезу, хоть две сотни положи.

Юля слезла с Горика и вгляделась в стекло.

— Нормально. Тут понт идти. Вылазим.

Они вылезли из машины. «Волга» неестественно быстро и круто развернулась и укатила по дороге в сторону брагомского шоссе.

Они остались одни. На километры не было никого живого. Сбоку было громадное колхозное поле — несколько гектаров больших, присыпанных снегом земляных комьев; с другой стороны — голый, скрипящий от мороза яблочный сад, чуть дальше железная дорога. Прыгал в лицо снег и бил пронизывающий северный ветер — от такого моментально трезвеешь. И небо было так низко, что страшно ходить в полный рост.

Через двадцать минут они были в особняке.

— Холодно, — констатировала Юля, когда они оказались внутри. — Надо котел топить. Сильно не раздевайся.

Она сделала несколько шагов вслепую по абсолютно черному коридору, нашарила выключатель, поклацала несколько раз. Свет не зажегся.

— Экономят, — объяснила она с досадой. — Днем отключают потому, что светло. А ночью потому, что все спят. Ничего, у нас есть свечи.

Юля ушла на кухню топить котел и искать свечи. Горик хаотично шлялся по мрачным комнатам, натыкался на разные неодушевленные предметы. Ему стало скучно.

— Где вино? — закричал он на кухню.

— В сумке! Иди, возьми!

Горик наткнулся на инвалидное кресло. Он сел в него и покатил к Юле, сметая по пути всякую хрустящую мелочь. Пару раз он врезался в стены, это добавляло азарта.

Из кухни ложились в коридор неровные подрагивающие тени. Внутри как раненое животное гудел котел. Юля, пошатываясь, светила горящим подсвечником куда-то в угол. Было заметно как она пьяна.

— Карету подано, — объявил Горик.

— Шестисотый мерс! — улыбнулась Юля.

Она отдала Горику рюкзак, порылась в столе, вручила ему штопор как реликвию.

Горик запустил руку в рюкзак, неожиданно достал книгу. В полутьме название было не разобрать.

— Ке… Ки…

— Кен Кизи. Ты сюда пить пришел или читать?

Когда обе последние бутылки были откупорены, Юля и Горик чокнулись ними как бокалами.

— Твое здоровье!

— Твое здоровье!

Горик сделал мощный глоток. Юля тут же забрала у него бутылку, прикрыла пробкой, вместе со своей положила в рюкзак. Повесила рюкзак на ручку инвалидного кресла. В одной руке она держала подсвечник, в другой вдруг появился пистолет. Она приставила ствол Горику ко лбу и не мигая заглянула в его глаза.

Горик не реагировал. Он был готов умереть сейчас же — если она этого хочет. Неважно почему, пусть даже пьяная прихоть.

— Я тебя угоняю, — сказала она со смехом. — Поехали!

Она плюхнулась Горику на колени. Огоньки свечей конвульсивно вздрогнули. Горик рванул колеса назад, разворачивая свой транспорт. Зазвенели бутылки. Ручка кресла грохнулась об шкаф. На лбу Горика выступил пот. Он напряг все жилы и со всей скоростью на которую хватило сил, покатил по широкому приемному коридору.

— Прямо! — заорала Юля сквозь смех.

Ее высокий хриплый голос превращался в кошачий визг. Она выстрелила вверх, Горику оглушило правое ухо. Она сдурела, подумал Горик про Юлю. Увидел бы кто, как они гоняют по дому среди ночи на инвалидном кресле, как Юля визжит, машет подсвечником, стреляет в потолок из Макарова, подскакивая на коленях малинового от напряжения Горика — увидел бы кто — вызвал бы докторов. Шабаш, вспомнил Горик не совсем понятное слово. Это был шабаш.