Резиновое солнышко, пластмассовые тучки

Последняя цитата от Димедрола: „Упоение собственной жестокостью — характерная черта отребья“.

Ясное дело Ницше. И проверять бессмысленно.»

Юля взяла ручку, задумчиво повертела ее и отложила. Спрятав дневник в стол, она выключила настольную лампу.

* * *

Это случилось еще в конце июля.

Выпив бутылку пива, Юля гуляла по городу, глядя себе под ноги и ни о чем особо не думая. Ей не хотелось никого видеть, но кто-то ее окликнул. Она подняла глаза и наткнулась на Солдата.

Солдат — редко бреющийся парень лет двадцати трех с незаметными на первый взгляд садистскими наклонностями. Солдатом его называли потому, что начиная с восьмого класса, он носил только десантный камуфляж. В гражданском его не видели. В брагомских неформальских кругах о Солдате ходит масса будоражащих легенд; он знаменит пьяными побоищами в которых с редким постоянством получает полусмертельные травмы, но все же выживает. Юля думает, что Солдат выбрал себе такой образ жизни намеренно, как медленный изощренный способ суицида и к тридцати годам Солдата закономерно не станет. Когда бы Юля его не встретила, у него обязательно что-то выбито, сломано, отбито, порвано или треснуто. В один прекрасный день он просто рассыпется.

Они поздоровались. Солдат, одетый в неизменный камуфляж и шлепанцы на босу ногу, был, кажется, даже трезв. Это, конечно, удивляло.

— Как у тебя дела? — спросил у Юли Солдат с проникновенным участием. Когда он не отбивал кому-то почки, то был очень отзывчивым и сочувствующим человеком.

— Нормально.

— Как жизнь, вообще? Все хорошо, да?

— Да. Все хорошо.

Солдат очень понимающе покивал. У него были черные цыганские глаза мудрого внутренне страдающего человека.

— Да-а-а, — протянул он. — А я вот Жанку убивать иду…

Юля вздрогнула и заглянула в его лицо. На лице отпечаталась философская меланхолия без тени улыбки.

Жанка была женой Солдата, у них был годовалый ребенок. Она была тощей, истеричной теткой с крашенными волосами, двумя золотыми зубами и склочным характером. Лет ей было не больше чем Солдату, но она была морщинистой, визгливой и выглядела старухой. Солдат женился на ней по залету.

— Она, сука, уже достала, — объяснял Солдат с жутким спокойствием. — Орет на меня целыми днями… Зарезать меня хотела ножницами… Я боюсь если я ее раньше не кончу, она, блядь, как-нибудь мне, спящему, глотку перережет… Она ненормальная… Бросила в меня гантелей позавчера… Чуть глаз карандашом не выколола… Разве это нормальный человек, а, Юля?

— Наверное, нет, — сказала Юля.

— Тут надо решать. Или она, или я, — он почесал корявым пальцем неоднократно перебитый нос и сказал то, от чего Юля вздрогнула. — Сегодня я ее придушу. Как котенка. Хочется посмотреть, как она будет дергаться. Потом сдамся ментам. Думаю, больше пяти лет не дадут. Сойдет за неумышленное. Как считаешь?

— Может вам просто развестись? — предложила Юля не своим голосом.

— Развестись… — он всерьез задумался над таким вариантом. — Не, фигня это. Волокита. Еще квартиру отсудит. И, понимаешь, очень уж достала… Не могу сдерживаться…

Юля видела, что это не пустой базар, что Солдат все продумал и решил. Она мучительно искала слова способные его остановить, но таких слов не было.

Обычно доведенный до крайности человек жаждет, чтобы его выслушали и все-таки отговорили от непоправимого. Он ждет сочувствия, от медлит, выжидая того, кто бы его спас. С Солдатом было иначе: он не угрожал Юле, что сделает это, чтобы она его отговорила; он спокойно и деловито сообщал ей свое решение. Он рассказывал, как в последний раз напьется, как будет душить жену, как наутро пойдет сдаваться.

Жанка была редкой сучкой и истеричкой, и Солдат был далеко не плюшевый мишка, но в Юлиных глазах каждый из них стоял несоизмеримо выше любого благополучного обывателя.

Такие как они не умели жить в обществе. Они годами нигде не работали, они пили, курили план, глотали трамадол, кололись винтом, они бились головами об стены, они не находили себе места, они ломали жизни, свои и чужие, они сдыхали в собственной блевотине, они тонули в бытовухе, они сгнивали в тюрьмах, они умели только бухать, создавать проблемы и иногда бренчать на гитарке, они не знали чего хотят, но точно чего не хотят — их повсеместно осуждали, но Юля инстинктивно чувствовала: они правы. Дикие, пьяные, заблеванные, обосранные, обкуренные, избитые, истеричные, ненормальные, смешные, уродливые, отвратительные, нелепые, ползающие, задыхающиеся, воняющие — они все равно правы. Мы правы, подумала Юля, хоть и не было понятно кого можно включить в это понятие «мы».

Юля спросила Солдата что будет с их маленьким сыном. Солдат сказал, поживет у матери, пока я буду сидеть. Мать — отличная старушка, не бухает как мы, сыну будет с ней лучше. Юля пыталась отговорить, говорила что-то, но Солдат лишь небрежно улыбался… У Юли оставались какие-то деньги, и она предложила угостить его пивом. Он покачал головой, сказал «нет», пожелал ей удачи и пошел своей дорогой.

Юля смотрела ему вслед с мучительным чувством, что слов, которые могли бы все изменить, она так и не нашла.