Резиновое солнышко, пластмассовые тучки

В годы революций и гражданских войн, когда власть в городе меняли чаще чем портянки, здание переходило из рук в руки и ненадолго становилось думой, советом или радой. Новая власть срывала на здании старую табличку, вешала новую, ставила в окнах пулеметы, и несколько недель, дней или часов заседала в доме с колоннами, издавая противоречивые и неадекватные указы, которые никто никогда не исполнял. Потом новая власть убегала, отстреливаясь и забирая у населения все, что можно было съесть, одеть или продать, а на смену ей приходила более новая власть, размещала в окнах дома с колоннами пулеметы, срывала старую табличку и весь цикл повторялся.

После гражданской войны город Константинов переименовали в Брагом, в честь рабочего-большевика Антона Брагома, убитого здесь жандармами в 1905 г. Дом с колоннами пробыл горкомом партии до 1934 г., а потом превратился в артиллерийское училище. К нему пристроили несколько больших корпусов из крупного красного кирпича и дом превратился в целый военный учебный комплекс имперской сталинской архитектуры. На фасаде николаевского здания, главного корпуса всей постройки красовался герб Советского Союза. В саду неподалеку посадили дубы и поставили памятник Отцу и Учителю. Летними вечерами там прогуливались боги войны — артиллеристы, держа под руку юных барышень рабочего и крестьянского происхождения.

После 1991 г. с большими красивыми старыми домами начало происходить что-то странное. Они рушились. На глазах. Стекла трескались и разбивались, красивые черные узорчатые решетки ржавели и гнулись, двери выбивались, кирпичи отваливались, штукатурка осыпалась. Изнутри такие дома пустели, быстро лишаясь мебели и паркетных полов. Особенно быстро разрушались военные училища и институты, особенно в провинции.

За каких-то два года яркий образец имперской архитектуры, детище Сталина и Николая I, превратился в руину. Потресканные стены изуродовали многочисленные граффити, стекла повыбивали почти все. Часть оконных проемов залепили позже фанерой, часть закрыли клеенкой, остальные оставили так. Ржавые решетки и дырявая крыша не защищали дом от дождя. В коридорах, по которым когда-то носились кадеты и артиллеристы стояли грязные лужи. В аудиториях гулял ветер. Все углы были завалены строительным хламом и загажены бомжами. Стены были исписаны человеконенавистническими лозунгами, названиями музыкальных групп и политических партий радикального толка, изрисованы свастиками, перевернутыми крестами и пентаграммами. Поговаривали, что дом с колоннами используют то ли нацисты для своих сборищ, то ли сатанисты для черных месс.

Парк неподалеку вырубили и построили на его месте супермаркет.

Дом с колоннами принадлежал к последним обломкам империи. Он был немым свидетелем высоты человеческого духа и его же низости.

На гордые белоснежные римские колонны по ночам мочились перепившиеся варвары.

* * *

Снег таял и улицы превращались в болото. Не видно было, куда ступаешь, но ясно, что вступаешь в грязь. Сверху сыпалось что-то мокрое, мелкое и противное. На всю улицу горел единственный фонарь. В его тусклом свете мелькнули три неровные тени.

Юля остановилась, чтобы достать сигарету. К пачке тут же потянулись руки. Все закурили. На черной морде Горика даже не было видно синяков, только пластырь на ухе напоминал о недавнем побоище. Генкино лицо было в синяках, ссадинах, кровоподтеках, без очков.

— Посадил медведь плантацию планера, — начал Горик новый анекдот. — Ебучее такое поле конопли. Вот она выросла, пора косить. Скосил медведь чуть-чуть и думает: «надо ж попробовать шо за план…»

Генка почти безостановочно смеялся, то громче, то тише. Уже минут сорок его рвало на части.

Юля шла молча. Сейчас она ненавидела все вокруг. Ее бесил визгливый Генкин смех, анекдоты Горика, слякоть. Случайных прохожих хотелось перестрелять. Горик снова зацепил рукой ее левую ногу. Как бы не нарочно. Всю дорогу он косился на Юлю и «случайно» до нее дотрагивался. Это бесило больше всего.

— …и говорит: «Лиса, скоси поле травы и половина поля — твоя.» Лиса говорит: «Не вопрос, только надо попробовать шо за план. Медведь: „Без проблем“, достает штакет, лиса лечится двумя хапками и угасает…»

— Сюда, — перебила Юля.

Решетчатые ворота, ведущие во внутренний дворик артучилища были открыты, пошатывались на ветру и скрипели. Они зашли.

— Где-то колокол звенит, — сказал вдруг Гена. — Набат. Слышите?

Юля прислушалась. От трамадола уши словно были забиты ватой.

— Ничего не слышу.

— Я тоже.

— Пошли.

— Да точно звенит!

— Тебя глючит.

— Нет, — возразил Гена, — меня же не прет.

— Сюда, — приказала Юля.

Они подошли к углу корпуса. Здесь было незарешеченное окно. Решетка валялась в углу под ногами. Окно вело в черноту. Юля достала фонарик, поднялась на цыпочки, посветила внутрь. Увидела какой-то хлам и бетонные ступеньки.

— Мы что сюда лезть будем?

— Юля, там могут быть сатанисты, — предупредил Горик опасливо.

Юля порылась в рюкзаке и передала Горику пистолет.

— Всех перестреляем. Осторожно, он заряжен.

— А мне? — спросил Гена.

Юля сомневалась.

— А ты дуреть не начнешь?

— Нет.