Резко повзрослевшие (СИ)

Гвардейцы хлопают и свистят, хохоча и крича. На сосредоточенных лицах менестрелей сверкают капли пота. И улыбки.

Мелодия все набирает темп.

Сиджи скрипит зубами, сжимает кулаки и резко встает. Стул со скрипом отодвигается, ударяется об стену.

Быстро идет к лестнице, стуча каблуками сапог, проходит мимо смеющейся Ани и Катарсис. Замечает внимательный взгляд и чуть приподнятую бровь. Сильнее сжимая челюсть, перепрыгивает через ступеньки и, обходя других посетителей, подходит к барной стойке.

Хлопки и свист становятся громче.

— Можно две бутылки виски? — громко спрашивает Сиджи, облокотившись о стойку и пытаясь высмотреть бармена в собрании голов.

— Конечно, красотка! — выкрикивает низенькая девушка, разливая пиво по кружкам и хохоча над шутками двух гвардейцев. — Секундочку и все будет!

Сиджи, нервно барабаня пальцами об стойку, оборачивается и видит пристальный взгляд Катарсис, которая стоит на лестнице с Аней, утирающей слезы. И отворачивается. Закусывает губу и роется в кармане брюк.

— Вот, пожалуйста, — говорит девушка, ставя две бутылки на стойку, и подмигивает. — Весело сегодня, да?

— Да, очень. — Сиджи высыпает серебро на стол и берет виски. — Сдачи не надо.

И отходит, уворачиваясь от группки гвардейцев, громко смеющихся.

Мелодия резко заканчивается. Громкий стук каблуков, тяжелый выдох. И об стены ударяется волна рукоплескания, крика и смеха.

Сиджи скрипит зубами, отбрасывает волосы назад и поднимается по лестнице, гордо смотря вперед. Не бросает взгляд на Катарсис и Аню, не обращает внимания на пьяных девушек, хохочущих и толкающих друг дружку локтями. Идет к столику, на котором стоит пустой кувшин из-под сока и кружка. Ставит, вызывающе стуча, два виски и садится, скрипя стулом.

И смотрит. Долго глядит на свое отражение в стекле бутылки. На хмурые брови, глаза, смотрящие пристально, и сжатые губы.

Сиджи ударяет кулаками об стол. Кружка подпрыгивает и задевает кувшин.

Тягучая мелодия менестрелей разносится по пабу. На первом этаже слышны разговоры и смех. И не видны две черные макушки. Лишь незнакомые лица, улыбающиеся и смеющиеся. И никто не танцует. Пьют напитки из кружек и стопок.

Сиджи обессилено ударяет кулаками об стол. Опускает голову. И тяжело, протяжно вздыхает.

— Самое отвратительное — это пить от горя в одиночестве, — раздается голос Катарсис за спиной. — И самое отвратительное — это бессилие.

— Самое отвратительное — это лезть в чужую душу без приглашения, — резко говорит Сиджи, поднимая голову.

— Самое отвратительное — это пьющий подросток.

— Самое отвратительное — это ты.

Катарсис смотрит долго, впиваясь непроницаемым взглядом. И садится рядом на стул и, словно все время мира принадлежит ей, говорит:

— Ты права. Я не буду лезть в твою душу, в твои дела. Сама скажешь, если захочешь. Скажешь или утаишь. Это твоя душа и твои проблемы.

Сиджи отворачивается, складывает руки на груди и смотрит. Глядит на менестрелей, пьющих посетителей и низенькую барменшу, разливающую напитки и хохочущую над шутками двух парней.

Сердце больнее ударяет в груди, когда в дверях Сиджи замечает пыхтящую Каренн с раскрасневшимся лицом.

— Хром! Там Хром! На помощь! Он без сознания! Где Эвелейн?!

Катарсис резко встает, ставя ром на стол, и бежит к лестнице. Она что-то кричит, перепрыгивает через ступеньки, пролезает через пьяную толпу к двери. К дрожащей Каренн. И кричит, орет и выбегает. В дверях виден развивающийся подол плаща.

Пронзающая боль в мышцах, живот скручивает. Дыхание прерывается. Сиджи кривит лицо, сжимает челюсть и кулаки. Мышцы горят, кости ноют.

Об стены ударяется песнь менестрелей, а об пол обмякшее тело и стул.

***

— Знаешь, я думаю, что все же заслужил награду, — говорит Невра, облокотившись плечом о колонну, и ухмыляется. — Поцелуй будет замечательной наградой.

И стучит пальцем по щеке.

— Это была чисто твоя инициатива, — хохочет Катарсис, уперев руку в бок. — Сам решил не докладывать Мико, как только узнал в Рауле Хрома.

— Как я мог пойти докладывать начальству, не разузнав сначала ваши цели?

— Видишь? О награде и речи не может быть! Ты хотел сначала разузнать наши цели, чтобы выдать нас с потрохами! Нас спасло только то, что мы были в Баленвии, и ты никак не мог узнать о наших планах, — говорит Катарсис, притворно ужаснувшись и положив ладонь на сердце. — О, Создатель, благодарю, что уберег нас от этого негодяя!

Невра смеется, а затем более серьезно спрашивает:

— Почему ты помогала им?

Катарсис молчит, пристально смотрит секунды три на Невру. Непроницаемые глаза в лучах солнца сверкают льдом, от которого передергивает. И, как будто все время этого мира принадлежит ей, отвечает:

— Пытаюсь помнить, кем должна быть.

Громкий смех, стук каблуков по лестнице, шорох одежды. Из открытой двери доносятся запахи пряностей, скошенной травы и сладкой сирени.

— Не понимаю, — говорит Невра, нахмурившись и сложа руки на груди.

— Хорошо, что не понимаешь. И, надеюсь, никогда не поймешь.