Резня в ночь на святого Варфоломея

В означенный день христианнейший король, облаченный в свои королевские одежды, явился во дворец и объявил парламенту, что мир, который он заключил с гугенотами, он вынужден был заключить по той причине, что его народ был измучен и разорен, но что в настоящее время, когда Бог даровал ему победу над его врагами, он провозглашает недействительным и ничего не значащим эдикт, который был издан в ознаменование указанного мира, и что он желает, дабы соблюдали тот, который был опубликован прежде и согласно которому никакая иная вера, кроме католической, апостольской и римской, не может исповедоваться в его королевстве.

Некоторые принцы сказали королю, что немцы и англичане сочтут себя оскорбленными, он ответил, что нисколько на их счет не озабочен, лишь бы сохранять дружбу с католическим государем.

Принцы Беарнский и Конде сокрушены: они слова не осмеливаются сказать, и служащий статс-секретаря Виллеруа, который отправил кое-какие письма с упомянутым Олеги в Бордо, сказал ему, что 27-го они присутствовали на мессе с королем.

Упомянутый Олеги 27-го утром в Орлеане видел, как прикончили и бросили в реку многих гугенотов; перед его отбытием из Парижа, каковое имело место 26-го, после полудня, поступили вести, что в Руане и в Мо было учинено то же самое.

27-го оказалось в осаде в некоем городе, называемом Бо-жанси, расположенном в эту сторону от Орлеана, около трех сотен гугенотов, и некоторое число католиков-аркебузьеров собирались их прикончить.

В Блуа, Шательро, Пуатье, Бордо и Байонне ничего не происходило, но католики вооружены с тем, чтобы не вспыхнуло какого-либо волнения, как приказал христианнейший король…

По всей дороге из Парижа в Байонну не наблюдается никаких возмущений народа и не замечено ничего нового. Тем временем, гугеноты, которые оказались без предводителя, не смеют ни слова сказать о том, что произошло.

(Pablie par Gachard dans les Bulletins de I' Academie royale de Belgique, 1849, t. XVI, lre partie.)

Донесение Филиппо Кавриана, мантуанского врача на службе Екатерины Медичи

Всю ночь в Лувре держали совет. Стража была удвоена и, чтобы не насторожить адмирала, не дозволяли выходить никому, кроме тех, кто предъявлял особый пропуск короля.

Все дамы собрались в опочивальне королевы и, в неведении того, что готовилось, были полумертвы от страха. Наконец, когда приступили к исполнению, королева им сообщила, что изменники решились убить ее в ближайший вторник, ее, короля и весь двор, если только верить письмам, которые она получала. Дамы при такой вести оцепенели. Король не раздевался на ночь; но, вовсю хохоча, выслушивал мнения тех, кто составлял совет, то есть Гиза, Невера, Монпансье, Таванна, Реца, Бирага и Морвилье. Когда Морвилье, которого разбудили и который явился, весь встревоженный, почему король послал за ним в подобный час, услыхал из уст Его Величества предмет этого ночного совещания, он почувствовал, что сердце его охватил такой испуг, что перед тем, как сам король к нему обратился, он поник на своем месте, не в состоянии произнести хотя бы слово. Когда ему стало несколько легче, Его Величество попросил его высказать свое мнение. «Государь, — ответил он, — это дело довольно серьезное и немаловажное, и оно может вновь возбудить гражданскую войну, более безжалостную, чем когда-либо». Затем, по мере того как король его расспрашивал, он указал ему на неминуемую опасность и закончил, после долгих колебаний и уверток, выводом, что если все, что ему сказали, — правда, надлежит исполнить волю короля и королевы и предать смерти гугенотов. И пока говорил, не мог удержать вздохов и слез.

Король послал без промедления за королем Наварры и принцем де Конде, и в этот неурочный час они явились в опочивальню короля, сопровождаемые людьми из своей свиты.

Когда последние, среди которых находились Монен и Пиль, пожелали войти, дорогу им преградили солдаты гвардии. Тогда король Наварры, оборотись к своим с удрученным лицом, сказал им: «Прощайте, друзья мои. Бог знает, увижу ли я Вас вновь!»

В тот же момент Гиз вышел из дворца и направился к капитану городского ополчения, чтобы отдать ему приказ вооружить две тысячи человек и окружить предместье Сен-Жермен, где обитало более пятнадцати сотен гугенотов, чтобы побоище началось одновременно на обоих берегах реки.

Невер, Монпансье и другие сеньоры немедля вооружились и вместе со своими людьми, частью пешими, частью конными, заняли различные позиции, которые были им предписаны, готовые действовать совместно.

Король и его братья не покидали Лувр.