Рябиновая невеста

Олинн опустила котомку на лавку возле очага, и принялась спешно разбирать свою поклажу, стараясь не смотреть на Бьорна, но даже спиной чувствуя, как он за ней наблюдает.

— Ты меня гонишь? — спросил он негромко. — Отчего так? Надоел? Вошла — даже не поприветствовала…

– Н–нет, я не гоню, – пробормотала Олинн растерянно, и стала торопливо оправдываться: – Просто… это же не мой дом. И ты… то есть мы, здесь без разрешения хозяйки. Тильда ушла за травами. А ты был в беспамятстве и ранен. И я подумала, что ты не выдержишь дороги до замка, поэтому мы с Торвальдом принесли тебя сюда. Но, Тильда — вёльва, а ты монах…

Она обернулась и развела руками.

– …сам понимаешь. Тут тебе не место. Такие, как ты, убивают таких, как мы. И, да, доброго тебе дня.

– Таких как вы? Но ты же не вёльва, – Бьорн прищурился. — И тебе доброго дня, Лин–н–на из Олруда.

– Нет, я не вёльва. Но вашим-то и не больно много нужно, чтобы отправить кого-то на костёр, – ответила она и снова отвернулась.

То, как он произнёс её имя, будто пальцы нежно коснулись струн тальхарпы, рождая мелодичный звук… Говор у него мягкий, южный, и, наверное, поэтому её имя так красиво звучит из его уст. Красиво и волнующе.

– Где вы меня нашли? — спросил Бьорн, не став углубляться в разговор о кострах.

– Недалеко отсюда, у Гремучего камня. Было похоже, что ты со скалы упал и головой ударился. Мы думали, ты умер, и Торвальд хотел тебя в болото сбросить. Скажи спасибо, что я не позволила.

– Ждёшь благодарности? — голос Бьорна стал ниже.

Олинн глянула через плечо и усмехнулась.

– Да уж какой благодарностью можно разжиться у монаха! Отпущением грехов, или как там вы это называете?

– И то правда, в награду у меня ничего с собой нет, или…– Бьорн прищурился. – А при мне ничего не было? Как ты вообще поняла, что я монах?

– Э–э–м… Был мешочек для сбора милостыни, и в нём три медяка. Да вон он лежит у печи, – махнула Олинн, отвернулась и загремела котелками. — Всё в целости. И на тебе была ряса, очень старая и ветхая, и ещё эти шрамы по всему телу… Торвальд сказал, что монахи так себя хлещут — усмиряют плоть.

– Хм… Но если я монах, то где же мой хольмгрег? — спросил Бьорн, и у Олинн даже мурашки по спине побежали.

Ну вот и началось! Эх, лягушка она глупая! Надо было его назад повесить ему на шею! Что же она его в горшок-то сунула! А теперь он точно догадается! Ох, догадается!

Она вдохнула и, нарочито громко двигая котелки, ответила, стараясь сделать так, чтобы голос не дрожал:

– Хольмгрег? Не знаю… Не видела я его. Может, за кусты зацепился, пока ты падал? А может, и не было его. Разве он у всех монахов должен быть? Я в монахах не разбираюсь.

–Э–м–м. Ну да… Может, и не было. Расскажи об этом месте, – произнёс Бьорн, резко оборвав разговор и не став дальше выпытывать у неё подробности.

И не просто попросил, а будто распорядился. Он вообще говорил отрывисто, точно приказывал ей, как служанке.

– Что рассказать? — Олинн снова оглянулась через плечо.

– Что тут у вас в Олруде? Жить-то можно? Может, я тут и останусь…

– Останешься? — Она удивилась, и даже обернулась, глядя на Бьорна и вытирая руки куском полотна. — Зачем?

– А куда мне идти? — спросил он, скользнул по Олинн тяжёлым взглядом и будто усмехнулся. — Я ведь не помню ничего.

– Ну… я не знаю, – ответила Олинн растерянно.

— Вот и я не знаю… Но ты же не бросишь меня тут, раз уж спасла? — и в этом вопросе ей почудился какой-то странный намёк или, может быть, снова насмешка?

– Не брошу… наверное, – ответила она, пожав плечом.

И подумала, а правда, куда же ему теперь податься? Ведь он даже имени своего не знает! А если он не помнит, кто он и откуда, если не знает этих болот, куда ему пойти? На юг? Пойдёт сам на юг, заблудится и утонет. А через Перешеек ему нельзя, хирдманы отца его поймают и убьют. Но привести его в Олруд? Торвальд сказал, отец его повесит. А после сегодняшнего утра, когда мрачная Гутхильда устроила ей осмотр всех кладовых, нетрудно догадаться, что вести с Перешейка плохие, и понятно, что отец вряд ли приедет в благожелательном настроении. А когда он зол, то скор на расправу. Никого не пожалеет, даже родных. И ей кнута достанется за такое. И если узнает, что Бьорн монах, то враз прикажет его повесить, а то ещё и не сразу повесит, а бросит на потеху своим хирдманам. Посадят его на цепь, как собаку, и будут избивать каждый день да драться ним, пока не убьют совсем.

Олинн вспомнила, как в прошлый раз люди отца притащили пленников. Тех, что покрепче, угнали на самый север, на продажу в рабство. На кораблях всегда нужны гребцы. А одного, особо строптивого, оставили. Отец даже денег своих за него не пожалел — выкупил, а потом на цепь посадил, в назидание остальным. Так он и сидел на площади на потеху всем желающим. Но больше недели не протянул.

И она не желала никому такой судьбы.