Рябиновое танго

Осенью Маша поняла, что у ее сына будут глаза его отца. Следя за изменением их цвета, Маша вначале отметила, что глаза сына стали немного светлее, потом к их осветленной нежной синеве добавился слегка зеленый, словно цвет неба смешался с цветом морской воды, и неожиданно это сочетание стало серым и еще более темным по самому краю радужной оболочки.

«Не видя тебя, я всегда буду видеть твои глаза!» — с замиранием сердца думала Маша, взволнованная сделанным открытием.

В общем и целом жизнь Маши в детском саду проходила размеренно и почти безмятежно. С началом учебного года все в саду встало на свои места: группы, воспитатели, сторожа. Маша старалась организовать свой быт рационально, так чтобы никому не мешать. Многое она делала ночью, когда в саду оставались только дежурный воспитатель с детьми из круглосуточной группы да сторож. Дружеских отношений с ними Маша не поддерживала по причине всегдашней ее занятости.

— Ну покажись, какой ты стала без живота! — остановил ее как-то в коридоре сторож Илья. — А ты ничего!

Маша, только что вышедшая из душа, не была настроена на беседу и хотела молча пройти мимо него.

— Куда ты спешишь, курочка? К своему цыпленку? — Илья больно схватил ее за руку. — Давай пообщаемся! У тебя же это классно получается! Давай сделаем еще одну беби для нашего сада! — развязно кривлялся он.

— Я тебе сделала что-то плохое? Почему ты так разговариваешь со мной? Отпусти руку, мне больно! — Маша изо всех сил рванулась в сторону, но Илья еще сильнее сцепил пальцы на ее руке.

— Ой-ой-ой! Какие мы недотроги! Что же ты раньше такой не была?

Маше хотелось закричать, но она не могла этого сделать, помня о детях в круглосуточной группе.

— Отпусти, а то пожалеешь! — зло прошептала она.

— А что ты сделаешь? Наябедничаешь своей мамочке Рогнеде? Не наябедничаешь, не в твоих интересах рассказывать ей, чем ты тут по ночам занимаешься, — нагло рассмеялся он.

Маша не знала, что предпринять. Впервые в жизни столкнувшись с хамством и сексуальным домогательством, на какой-то миг она растерялась. Но тут она услышала плач сына. Он будто подстегнул ее, помог собраться и сконцентрироваться.

— Я тебя предупредила! — громко сказала она и, сосредоточившись, изо всех сил ударила ногой своего обидчика в пах, вложив в удар и обиду, и злость, и отвращение.

Он тут же отпустил ее руку, согнувшись пополам, взвыл от боли:

— Сссу-у-у-ка-а-а-а-а!

— Рекомендую держаться от меня подальше. Я не буду никому ничего говорить, а просто вызову милицию, — стараясь казаться спокойной, выдавила она из себя и почти спокойно пошла к себе в комнату.

Захлопнув за собой дверь, несколько раз повернула ключ в замке, с грустью вспоминая слова Рогнеды Игоревны о том, что в саду их никто не сможет обидеть. Здесь же у двери она оставила гнев, страх, слезы, обиду и грусть и поспешила на ставший уже требовательным зов сына. Занимаясь неотложными делами, она постаралась забыть о том, что произошло. Меняя сыну распашонку, сочиняла оду изобретателю памперсов.

— Мотя, когда ты вырастешь и станешь богатым, я уговорю тебя поставить памятник Виктору Миллзу. Без его изобретения нам с тобой жилось бы значительно труднее! А еще нам бы легче жилось, если бы нас было кому защитить.

О ночном происшествии Маша никому не собиралась рассказывать. Рогнеда Игоревна сама случайно заметила синяк на ее руке и сама же сделала правильные выводы, результатом которых стал контракт с охранной фирмой, увольнение сторожей и появление в саду вооруженной охраны.

— Давно надо было это сделать, — объяснила Маше свои действия Рогнеда Игоревна, — родители даже настаивали на этом, а Володя так просто требовал. И не красней, пожалуйста! Ты тут ни при чем, и деньги у нас на это есть!

Относительно спокойная жизнь Маши продолжалась до Нового года, который полугодовалый Мотя весело встречал с детьми из ясельной группы. В эту группу он был определен на время Машиной сессии. Вместе с Рогнедой Игоревной и Аллой Леонидовной они разработали целую стратегию, как сохранить Маше молоко и сам процесс кормления грудью.

— Соски на бутылочках должны быть тугими, чтобы Мотя не почувствовал легкости и не отказался потом от груди, — объясняла Алла Леонидовна.

Сорок дней первой заочной сессии стали для Маши самыми тяжелыми днями в ее жизни. Уже через пять дней она готова была все бросить и взять академический отпуск, но ее отговорила Рогнеда Игоревна:

— Маша, ты меня обижаешь! Я так стараюсь тебе помочь! Почему ты мне не доверяешь? Мотя же чувствует себя замечательно, и зубик у него еще один лезет!

Свою помощь предлагал Маше и Игорь. Маша с большим нежеланием принимала ее, хотя всегда торопилась и на машине добираться до сада было значительно быстрее, чем на общественном транспорте. Ей не хотелось подавать Игорю никакой надежды, но взгляд его стал веселее, чем был сразу после почти трехмесячной разлуки, когда Маша не соглашалась на встречи, ссылаясь на занятость. С этого времени его визиты в сад стали почти регулярными.