Рябиновый клин

Всё свободное время Слава Козырин околачивался на голубятне, даже провёл в дом самодельный телефон – если жене что понадобится. Его долговязая летучая фигура так часто возвышалась на железной крыше сарая, маяча сквозь крупную металлическую сетку голубятни, будто угодил туда голубь-великан из другой вселенной. Батя говорил, усмехаясь: «Интересно, когда это Славка троих детей настрогал? Не иначе как по телефону», – тогда ещё не догадываясь о горькой подоплёке этой невинной шутки.

Мать у них была красивая: стройная, черноглазая, крутобёдрая. Почти открыто блядовала – с кем подвернётся, кто подмигнёт. И главное, ничего не скрывала, первому встречному, да и всем соседям жалуясь – Славка-то, мол, импотент! За что ж ей-то страдать… И как оно бывает в провинции, во дворе, где каждый на виду и каждый о другом знает всю подноготную, потёк за Славкой придушенный такой стыдный шепоток: а куда, мол, бабе деваться? Это ж не блядство, мол, а чуть ли не прописанное лечение… Может, кто из женщин Славке намекнул… или кто из мужиков отпустил подлую шуточку. Это уже потом, перетолковывая-перебирая причины трагедии, соседи сокрушались и на поминках, как водится, обливались пьяными слезами, ханжили: «Эх, Слава, и с какого ж горя ты, друг сердешный, руки на себя наложил… голубем сизокрылым улетел», – гнусная, бесстыжая слободская шарманка.

Потому как, да: Славка повесился. Прямо в своей голубятне…

Стах уже учился в Питере и, услышав новость, отшатнулся, будто его в грудь толкнули. Будто воздушный змей коробчатый, ярко-жёлтый, рухнул прямо на голову, или ракета из фотоплёнки взмыла в небо и, упав, опалила макушку. Он представил, как Славка висит в огромной клетке своей голубятни, видимый напросвет не только всему двору, но и пассажирам проходящих поездов…

Будучи медиком, подумал с отчаянием: проклятая баба, ведь Славку можно было вылечить! Вспомнил, как гениальными своими руками тот шуровал проволокой в нутре «дугласа», как полнилось сердце мощью летучей власти над городом…

А тихий Андрюша, люто ненавидевший мать, спустя годы стал настоятелем церкви, преобразованной из магазина «Культтовары», – того магазина, где Сташек покупал кисти-краски, блокноты и всякую занимательную мишуру, пошучивая (и в самую точку), что в «Культтоварах» торгуют предметами культа.

* * *

Всевозможные тетради, блокноты, карандаши-резинки-ручки-точилки Сташек обожал, копил про запас в заветной «пище-бумажной» тумбочке; купив, неделями держал чистыми, вынимал, перебирал, листал-разглаживал… и прятал обратно; сомневался, прежде чем сделать первую запись или провести линию, или вставить в круглую точилку чистенький, целый, с глазком грифеля гранёный карандаш. «Ну, давай уже, вспаши целину пище-бумаги!» – усмешливо говорила мама, и Сташек открывал тетрадь, расправлял, проводил ладонью по сгибу и аккуратным бисерным почерком вписывал дату: число, месяц, год. И думал: что бы ещё такое написать важное? Какую-нибудь мысль, которая… (мыслей у него было до хрена, считал он).