Рябиновый мед. Августина. Часть 1, 2

Тени, отбрасываемые предметами в свете керосиновой лампы, казались неестественно огромными. Ужас разрастался вместе с ними, заполнял комнату. Вот страх уже заполнил все темные места – в шкафу, под кроватью, за ширмой… Только круг, обрисованный светом лампы, еще оставлял слабую надежду на спасение. Теперь она явственно слышала шорох в конце коридора. Ася распахнула дверь, выскочила из комнаты, держа перед собой лампу как щит.

Со стороны гостиной по коридору шел архитектор.

– Лев… – Она едва сумела выговорить имя. Страх парализовал ее. Лев подошел и взял у нее лампу. Она обвила руками его шею, прижалась лбом к его подбородку. – Не уходи! Не уходи…

Они очутились в ее комнате. Она держалась за него, боясь отпустить. Лампа выпала из его рук, стекло треснуло, свет погас…

Пусть. Все равно…

В темноте он взял в руки ее лицо и поцеловал наугад. Она не видела его глаз, не видела вообще ничего. Но каждое прикосновение его губ обжигало ее, как, наверное, в этот миг всполохи молний за окном обжигали мокрое небо. Ни с чем, испытанным прежде, Ася не могла сравнить новые, льющиеся изнутри ощущения.

За окном терзалась гроза – деревья парка то гнуло к земле, то поднимало вверх, грозя вырвать из земли с корнями и унести в бушующее небо.

«Вот и я… – успела подумать Ася. – Вот и со мной так же…»

Она не видела его лица, не видела рук, плеч. Она могла их только чувствовать и находить на ощупь. И она чувствовала и находила. И то, что творил с ней сейчас мужчина, в точности походило на то, что творилось за окном. Та нежность, которая подразумевалась накануне, когда он осторожно держал ее пальцы в своих, вдруг стремительно, вмиг уступила место какой-то неведомой ярости, которой она бездумно, покорно поддавалась, находя в этом острое, незнакомое наслаждение. Она то гнулась, как слабая акация за окном, покорная его рукам, то выпрямлялась, сама обвивая руками, как ветками, его упругое сильное тело, припадала губами к его груди, шее, губам, торопилась, будто стремясь напиться заветной влаги, покуда не кончился дождь. Торопливо и покорно она помогла ему избавить ее от одежды и с почти равной настойчивостью бросилась к его рукам, как только он освободился от собственной. Его ладонь, не встречая больше препятствий на своем пути, тяжело и горячо поползла по спине вниз. Ася чувствовала, как пылает ее лицо и вся она загорается от прикосновений. Впервые ее тела касался мужчина. И эти прикосновения, она чувствовала, делали его неистовым – таким, каким она его не знала. Она не могла даже подозревать, что все бывает так.

Ее рукам, губам, ей самой уже не осталось места в этом бушующем водовороте. Как щепка в штормовом море, она отдавала себя на милость стихии, которую представлял собой сейчас ее возлюбленный. И эта стихия терзала ее, крутила и сладко мучила.

И в эти мгновения Ася чувствовала – она не одна, она нужна ему так же, как он нужен ей. И хоть в яростной темноте этого поединка не было сказано ни слова, Асе казалось, что все ясно без слов.

К встрече нового, 1916-го, года Сонечка Круглова отнеслась без обычного воодушевления. Она отказалась сразу после Рождества поехать с матерью к тете в Ярославль и осталась дома. Закрывшись у себя в комнате, Сонечка достала берестяной короб с рукоделием и принялась вязать. Она вязала теплые рукавицы и шарф. Шарф получился с первого раза – мягкий, пушистый и ровный. Рукавицы не поддавались. Сложнее всего было вывязать палец – приходилось несколько раз распускать и начинать вновь.

Это занятие настолько увлекло ее, что ни разу за праздничные дни она не выбралась на каток или хотя бы на гору, покататься на санях. Как привязанная сидела она над своим рукоделием и с завидным упорством распускала и начинала вновь. Необходимо было добиться, чтобы рукавицы выглядели безупречно, были теплыми и удобными. Это занятие, от которого никто и не думал ее отвлекать, давало возможность наедине с собой думать о нем, мысленно быть рядом с ним.

На ее рабочем столике под стеклом лежали открытки с фотографиями и картинками военных событий. На обратной стороне карточки значилось: дозволено военной цензурой. На одной карточке, называвшейся «У польского местечка», был запечатлен момент оказания первой помощи. Крестьяне держат носилки, на которых лежит раненый солдат. Возле носилок стоит человек в форме и папахе, оказывает помощь. Молодая крестьянка в длинном клетчатом фартуке скорбно смотрит на раненого. На другой карточке двое русских офицеров стоят над больничной койкой в изголовье раненого германца. Впрочем, за бинтами не разобрать, кто там лежит – германец, француз или наш. Только из названия карточки становится ясно.

Особенно Сонечкино внимание притягивала карточка с картиной Малышева «За что?». На снегу в поле убитая сестра милосердия, на которой поверх пальто – белый фартук с крестом. А рядом валяется лукошко с медикаментами. Эта карточка заставляла Сонечку уронить слезу и навевала фантазии. Впрочем, карточка эта выбивалась из общего настроения открыток, и девушка вскоре спрятала ее.