Рябиновый мед. Августина. Часть 1, 2

– Снова барыня добро отдала. Одеяла теплые. Ну пошто, скажи на милость, им наши одеяла? Поговорила бы ты, Тиночка, с барыней. Твое добро-то раздает.

– Не говори глупостей, Саввишна. Война ведь.

– Это теперь война. А потом? Ты об ребенке подумала?

– Ты иди, Саввишна. Некогда мне. Тяжелораненых полно привезли, не видишь?

– Вижу. Обратно до ночи с ними провозишься? Сама-то с ног падаешь, поди?

– Ничего.

Саввишна оказалась права – девушка освободилась только к ночи. С трудом передвигая ноги, приковыляла наверх. Первым делом в пустующей холодной сняла с себя одежду, которая насквозь пропиталась запахами госпиталя. Здесь же стоял приготовленный Саввишной таз с водой. Вымылась, надела домашнее платье. Расчесала коротко подстриженные волосы, которые сразу же легли волной у щеки. В поставленном у стены, принесенном из бывшей гостиной зеркале она увидела свое похудевшее лицо с темными кругами у глаз.

«А мне идет», – невесело подумала она, разглядывая в зеркале свое новое, изменившееся за последний год отражение. Исчез смуглый румянец, придававший прежде ее лицу свежую живость, исчез и блеск ожидания в глазах. Зато теперь, бледная и усталая, она приобрела некоторую утонченность, которой, как сама считала, прежде недоставало.

– Ну и зачем? – спросила она свое отражение. – Для кого?

Она сложила госпитальное обмундирование на стул – с тем чтобы утром вновь надеть его.

– Тина, иди же пить чай! – донеслось из столовой.

Девушка вышла и увидела старушку в капоте, восседающую в своем кресле теперь у самовара.

– Софья Аркадьевна! Вы опять не ложитесь? Я же говорила, не стоит меня дожидаться…

– Я тоже говорила тебе – называй меня бабушкой. И еще, я все равно не могу спать. Так уж доставь мне такое удовольствие, дай посидеть с тобой.

– Ну хорошо.

Девушка села рядом со старушкой, разрешив той налить себе чаю, подвинуть пирожки. И хотя глаза слипались от усталости, она заставила себя поесть и выпить горячего чаю со сливками.

– И все же я настаиваю, Тиночка, чтобы ты работала хотя бы до обеда.

– Так и будет, бабушка, просто сегодня не совсем обычный день. Вы же видели?

– Конечно, я все видела. Эти несчастные…

– Они являются к нам, как люди из другого мира, – задумчиво проговорила девушка, глядя в чашку. – В рваных прожженных шинелях, обросшие щетиной, с черными руками и лицами – закопченными или обмороженными, – изможденные. Некоторые причитают, охают, ахают, ругаются, некоторые угрюмо молчат. И все они, бабушка, после того как их накормят и обработают, начинают без конца спать в самых неудобных позах… Что же это такое? Кому нужна эта война?

– Ах, Тина! Меня не оставляет ощущение, что каждое утро ты нарочно заставляешь себя спускаться в ад. Зачем? Это совсем не обязательно…

В это время где-то в глубине дома заплакал ребенок. Девушка отставила чашку и поднялась.

– Благодарю вас, бабушка. Спокойной ночи.

Она поцеловала старушку и торопливо пошла туда, откуда доносился плач. Навстречу ей поднялась заспанная внучка ключницы, Маруся.

– Ревет чего-то… Вроде сухой.

– Ты иди, Маруся, ложись. Я сама тут.

Ребенок вовсю сучил ножками и ручками, а увидев мать, залился плачем пуще прежнего. Еще за чаем она почувствовала, как приливает молоко. Теперь же оно побежало, не дожидаясь, когда она расстегнет платье и приложит к груди ребенка.

Мать и сын лежали рядом на кровати, став на какое-то время единым целым. Ребенок жадно сосал, помогая себе правой ручкой. Глазки его были закрыты, на ресницах остались следы слез.

– Красавец мой. Солнце мое, – повторяла она, указательным пальцем гладя его щечку. Ребенок зацепил в кулачок медальон, который молодая женщина никогда не снимала. На медальоне по эмали был сделан женский портрет. Точная копия того, что висел сейчас на стене в этой комнате. Девушка с французскими буклями и немного грустными глазами.

Во время кормления мать с сыном уснули. А под утро ее пробудил сон, повторяющийся последнее время с завидным постоянством. Она бежала по галерее замка. Галерея была длинной и не кончалась. Ее подгонял страх, но она не могла найти выход. Витая лестница, ведущая в башню, тоже казалась бесконечной. И когда она преодолевала ступеньки, ужас подгонял ее, заставлял торопиться и задыхаться, поднимаясь все выше и выше. Но вот и последняя ступенька. Тот, кто преследует, – уже близко. Она ищет выход. Но в башне единственное узкое окошко. Она распахивает его, забирается на подоконник. Внизу, в сумраке ночи, топчется конь. Она узнает всадника по белой рубахе. Он ждет ее! Он машет рукой! Как же ей спуститься? Лест-ницы нет, и очень высоко. Но тот, кто догонял, почти настиг! Сейчас протянет руку – и… Она прыгает, летит. Еще миг – и разобьется. Ася просыпается.

Ребенок тихо посапывает под боком. Сумерки раннего утра. Сильно колотится сердце. Почему снова этот сон? Этот лабиринт, из которого не выбраться… Что это?

– Господи, прости меня, грешную! – горячо повторяет Ася в молчаливую темноту. – Прости меня, Господи! Спаси и сохрани!