В закобякинском сельском совете – большой просторной избе в два этажа – фельдшеру и Асе выделили отдельную комнату для осмотра мобилизованных. Напротив сельсовета – длинный ряд лабазов. Все дома на улице добротные, с каменным первым этажом и деревянным – верхним. Резные наличники, мезонины. Не дома – терема. На площади возле бронзового памятника Александру II шел митинг. Выступал городской оратор в военной гимнастерке с портупеей.
– Молодая республика в опасности! – орал он, разрубая кулаком воздух перед своим лицом. – Встанем на ее защиту, не дадим потоптать завоевания революции! Власть – Советам! Земля – крестьянам!
Кучкой стояли закобякинские мужики – крепкие, круглолицые, в жилетках и картузах с блестящими козырьками. Не крестьяне, купцы. Так и веяло от этой кучки скрытой недоброжелательной силой. Рядом толпились мужики из окрестных деревень, приехавшие на телегах, уставшие сидеть без дела на жаре. Они лузгали семечки и посмеивались над оратором. Потом кто-то не выдержал:
– Надоело воевать! Сеять некому!
– Мы той земли не видали еще!
За первой репликой посыпались еще более решительные. Мало кто из крестьян горел желанием сразиться с Колчаком.
Оратор, не вступая в дискуссию, уступил место другому военному, который не стал агитировать, а резко и деловито разъяснил порядок мобилизации.
Ася с фельдшером стояли на крыльце сельсовета и наблюдали за происходящим.
– Только мужик до дома добрался, до земли, а его хвать за шкирку – и вновь на войну, – рассуждал Оносов. – Чует мое сердце, обернется им кровушкой сия мобилизация. Не наберут.
– Как не наберут? – возразила Ася. – Село большое, наберут…
– Большое да зажиточное. Мужики свое добро не бросят. Мало лошадей для армии позабирали, излишки конфискуют, так теперь и самих хозяев повыкурят на войну… Нет, Августина Тихоновна, что-то будет…