Рябиновый мед. Августина. Часть 3, 4. Человек на коне. Страшные сны

Спустя несколько дней в учительскую ворвалась Слепцова, потрясая потрепанной ученической тетрадью.

– Вы только послушайте… этот пасквиль!

Все, кто находился в учительской, повернули головы на ее истошный крик. Она победно и многозначительно оглядела удивленные лица коллег и начала:

– Цитирую: «Если бы случилось чудо и ожил Ленин, то, думаю, он ужаснулся бы, увидев то, что сейчас происходит. Самых умных, образованных, интеллигентных людей хватают и прячут по тюрьмам. На руководящих постах – серость и посредственность. Ценятся только винтики, личная одаренность никому не нужна…»

– Кто это… Кто у нас мог написать такое? – ужаснулась Нюра.

– И думать нечего! Мохов! – Красная и возмущенная Слепцова трясла перед лицом бумагой. – Развели рассадник антисоветчины! А между прочим, при мне такого не случалось!

– Тамара Павловна, откуда это у вас?

– Откуда? Дежурный нашел на подоконнике! Дожили! Сюсюкаемся с ними! Они у нас под носом заговор скоро устроят!

– Так уж и заговор, – слабо возразил физкультурник. – Вы уж того… не преувеличивайте.

– Вам этого мало?! – изумилась Слепцова, брызгая слюной на физкультурника. – Тогда дальше послушайте: «Происходит что-то страшное. Опасность не в тех, кого сажают, а в тех, кто это осуществляет. Я уверен, что коммунизм такими методами построить невозможно».

– Может, не Мохов? – осторожно возразил кто-то. – Почерк сверить нужно.

– Сверим, сверим, – злорадно пообещала Слепцова. – С этим разберутся где нужно.

Не оглядываясь на коллег, она летела наверх, в кабинет директора.

Через минуту опасные листки лежали на столе озадаченного Капитана Флинта. Педколлектив толпился в проходе и ждал. Директор перебрал листки, отбросил их на край стола. Досада проступила на его загорелом лице, когда он это сделал. Он словно хотел сказать: «Ну зачем вы мне это принесли? Только этого сейчас и недоставало!»

– Федя, Мохова Вадима ко мне, – негромко бросил он.

– Нам собраться в учительской? – немного торжественно и скорбно поинтересовалась Слепцова.

Директор поднял глаза на коллег. С некоторым удивлением во взгляде задержался на Слепцовой и поморщился. Августина вдруг догадалась, что у него болит нога.

– Ступайте работать, товарищи! – с трудом скрывая раздражение, приказал директор. – Дети без присмотра!

С этой минуты закрутилось… Привели Вадима. О чем с ним беседовал директор – не слышала ни одна живая душа. В комнатах устроили обыск. По тумбочкам искали бумаги, просматривали тетрадки, но ничего антисоветского больше не нашли. На следующее утро на пятиминутке объявили: Мохову – пять дней карцера.

Тамара Павловна не сумела скрыть изумления:

– Пять дней карцера за… поклеп на Советскую власть? – Она оглядела коллег. – Ну, знаете…

Директор взглянул на нее устало. Сегодня в его взгляде не было того задора и напора, которых обычно бывало в переизбытке.

– Давайте не будем превращать муху в слона, – морщась, сказал он. – Парень озлоблен, потерял семью. Можно понять… И я попросил бы вас, коллеги, не выносить сор из избы.

Он впервые не приказывал на пятиминутке, а просил. Это было необычно, и все молчали. Слепцова молчала, поджав губы, физкультурник – с интересом. Равнодушного молчания не было. У Августины вдруг шевельнулось что-то вроде симпатии к Капитану Флинту. Он попал в сложную ситуацию и пытался достойно из нее выйти. По крайней мере она была полностью на его стороне. Хотя молчание коллег было скорее похоже на затишье перед бурей.

Первая не выдержала Слепцова:

– Не выносить сор из избы – это значит скрыть от компетентных органов то, что у нас завелся юный контрреволюционер? Я правильно вас поняла, Павел Юрьевич?

Она говорила и ритмично покачивала головой, будто отбивала такт.

– Да какой он контрреволюционер, – махнула рукой Тучкова. – Помилуйте, Тамара Павловна… Так, обиженный ребенок.

– Ребенок? – взвилась Слепцова. – Разрешите не согласиться с вами. Это сейчас он ребенок, а года через два он и бомбу подложит… Не буду уточнять – куда.

– Да уж… – встрял физкультурник. – Ну а сообщим мы в органы – неприятностей нам с вами… выше крыши!

Директор молчал. Августине было понятно это его молчание. Слово оставалось за ним. И теперь любое волевое решение ему может дорого обойтись.

Выслушав коллег, он тихо, но твердо сказал:

– Работаем в обычном режиме. – А потом добавил: – Подождем.

Ждать пришлось недолго. Следователь из города прибыл на другой день. Стало ясно – в коллективе стукач. Впрочем, это мало кого удивило.

Следователь долго сидел у директора, затем спустился в подвал и пробыл там до обеда. После отправился по классам беседовать с воспитанниками.

Когда Варя Коммунарова поднялась к директору, у него в кабинете уже находилась Тамара Павловна, и они беседовали. Варя решила подождать, устроилась на краешке стула, а несколько секунд спустя в приемную из коридора вошла Августина в сопровождении следователя. В руках у воспитательницы была серая папка со шнурками, на которой было напечатано «Мохов Вадим Александрович».

Августина быстрым взглядом окинула Варю, что-то мелькнуло в ее глазах, чего девушка не сумела понять, поскольку была занята своими мыслями и предстоящим разговором с директором.

– Ступай, Коммунарова, вниз, жди меня у входа. Я уже иду.

Августина говорила так, будто они давно с Варей о чем-то уговорились и будто Варя сюда нарочно пришла, чтобы найти воспитательницу. Девушку досада взяла – Августина ничего не понимает! Она, Варя, должна все объяснить директору, а заодно следователю про Вадима, какой он умный, добрый! Она готова взять на поруки, и все такое…

Видимо, волнение отразилось на лице у Вари – следователь с интересом взглянул на нее. У него были цепкие и пронзительные глаза.

Варя открыла было рот, но Августина повторила тем тоном, с металлической твердой ноткой, которого Варя не посмела ослушаться:

– Ступай, Коммунарова. Я скоро.

И, не спуская с Вари глаз, постучала в дверь и вошла в кабинет.

Варя прикусила губу и вышла. Она спустилась и остановилась возле больших дверей главного входа – некогда с любовью изготовленных искусным резчиком и покрытых лаком, а теперь – обшарпанных и избитых понизу башмаками.

Августина действительно спустилась вслед за Варей, не заставила ждать. Сделав знак девушке, торопливо пошла по тропинке к флигелю.

– Августина Тихоновна, зачем вы меня позвали? – ворчала позади нее Варя. – У меня, между прочим, срочное дело к директору.

Августина не отвечала, и Варе на миг показалось, что та прочитала все ее мысли. От этого стало неуютно.

Владик играл возле флигеля, когда заметил приближающуюся в обществе Вари мать. По своему обыкновению, мальчик спрятался за поленницу, чтобы затем, выскочив оттуда, напугать.

Но мать, странное дело, не зашла во двор, а прошла дальше, к оврагу, и остановилась у рябины. Они о чем-то разговаривали с Варей и даже не искали его глазами!

Владик опустился в траву и ползком двинулся в сторону рябины. Придется спрятаться за кустами и оттуда выскочить в подходящий момент.

Мать с девушкой так были увлечены разговором, что не заметили его передвижений.

Он подобрался совсем близко и хорошо слышал все, о чем они говорили.

– Он не враг! – говорила Варя, то и дело взмахивая рукой. – И никакой не заговорщик, а просто мыслит неправильно! А его судить будут как преступника… Этого нельзя допустить.

– С этим ты собиралась идти к директору? – спросила мать. Владик увидел, как она пытается закурить, ломая спички. Он давно не замечал, чтобы мать курила. Доктор запретил.

– Ну я же с ним говорила. С Вадимом.

– Ты читала, что он писал?

– Нет, но я догадываюсь. Он говорил мне о своих взглядах. Я знаю, что он имел в виду и почему все это писал. Его нужно убеждать и перевоспитывать, но не сажать в тюрьму. Понимаете?

– Понимаю, – сказала мать, выпуская дым в зеленые гроздья неспелой рябины. – А ты о себе подумала, Варвара?

– О себе? Да потому так все и происходит, что все вокруг только о себе и думают! Когда маму арестовали, никто за нее не вступился, а если бы вступился, то, может быть, все было бы по-другому!

Мать ничего на это не ответила, а только затянулась и, глядя мимо девушки, спросила:

– Значит, ты решила рассказать следователю и директору о своих разговорах с Моховым? О том, что ты знала о его убеждениях, но молчала… Так? – Мать говорила неторопливо, то затягиваясь, то выпуская дым.

– Ну да. Извините, Августина Тихоновна, мне нужно торопиться.

– Да, да, – рассеянно отозвалась мать. Она будто бы уже переключилась с разговора на что-то свое, то, что было далеко от Вари, Вадима и всех детдомовцев. Владику показалось, что сейчас она вспомнит о нем и позовет. Вот тут он и выскочит из кустов! – Сейчас пойдешь, только помоги мне в одном деле, пожалуйста. Мне без посторонней помощи никак не справиться, – сказала мать, и, к разочарованию Владика, повела девушку в сторону от тех кустов, где он так удачно затаился!

Мать повела Варю к погребам, которые находились за огородами. Эти два погребка – их и поварихин – были приспособлены для хранения картофеля и капусты. Сейчас оба пустовали и стояли открытыми – проветривались.

Что понадобилось матери в пустом погребе, Владик додуматься не мог и потому немного высунулся над кустами, чтобы все увидеть.

– Там, внизу, канистра с керосином и рядом – бутыль, – объясняла мать. – Налей бутылку, пробкой заткни и тогда поднимайся.

Владик не переставал удивляться забывчивости матери – какой в погребе керосин? Керосин всегда хранился в кладовке во флигеле. Кто же будет хранить керосин в погребе рядом с картошкой? Провоняет ведь!

Он уже поднялся, чтобы внести в эту сумятицу определенную ясность, и изумился: едва девушка скрылась в погребе, мать захлопнула тяжелый сосновый, обитый одеялом люк и накинула скобу! Одним движением повернула ключ в замке и уселась сверху.

Это уж было ни на что не похоже. Владик рот открыл.

– Не стучи и не кричи, – устало сказала мать, поправляя волосы. – Не выпущу, пока следователь не уедет. Поняла?

Владику не было слышно, что отвечает матери пленница, но у него отчего-то защипало в глазах, и он поднялся с травы.

Мать сразу его увидела. На лице ее не отразилось обычной радости, а выступило что-то вроде досады.

Мать поднялась и пошла навстречу сыну.

– Не плачь, солнце мое. Так надо, – обняла и горячо зашептала в макушку. – Не плачь!

– Она хорошая! – только и сказал он, не в силах справиться со слезами. – А в погребе страшно!

– Если я ее сейчас выпущу, сынок, с ней случится беда.

И Владик увидел, что глаза у матери грустные и влажные.

Она обхватила его голову ладонями и заговорила торопливо, словно заговаривая ранку:

– Все будет хорошо, сынок. Скоро пойдешь в школу, будешь большим и сильным. Мы вернемся в Любим, у нас будет отдельная квартира.

– Мы заведем кота, – подсказал он, поскольку этот план уже не раз обсуждался в деталях.

– Ты научишься играть на гармони… И на других инструментах.

– Купим мне настоящее ружье, – подсказывал Владик, поскольку этот пункт мать обычно почему-то пропускала.

Она кивнула и прижала сына к себе.

– А Варя? – вдруг спросил он. – Что будет с Варей?

– Варя скоро получит свидетельство и сможет уехать. Будет работать и учиться. Выйдет замуж… У нее тоже все будет хорошо, сынок.

Мать поцеловала его в обе щеки и заторопилась на свою работу.

Владик вернулся во двор, но играть уже не мог – его так и тянуло к погребу.

Подошел, послушал.

Внизу шмыгали носом – Варя плакала.

– Кто здесь? – спросила она.

– Это я, Влад. Тебе там страшно?

«Сердится», – подумал он.

– Ничего не страшно. Ты можешь меня открыть?

– Не-а.

– Матери боишься?

– Ничего и не боюсь. Ключа нет.

Помолчали. Потом Владик посчитал нужным сообщить:

– Ты не плачь. Мама сказала – у тебя все будет хорошо.

– Да уж! – зло ответили снизу. – Твоя мать скажет!

– Ты скоро получишь документ и станешь совсем взрослой, – вздохнул Владик. Ему совсем не хотелось, чтобы Варя уезжала. Он промолчал про это. И про «замуж».

– Документ! – усмехнулась Варя. – А кроме документа, имеется еще серая папочка со шнурочками. Там все про меня написано, и она кругом за мной следом поедет. Вот уж точно – «все будет хорошо»!

Владик понял, что с серой папочкой связано что-то плохое для Вари.

– Какая папочка?

– Бумажная, каких полно в канцелярии. На каждого человека своя папочка.

Владик представил, как бумажная папка садится самостоятельно на телегу и, погоняя шнурками кобылу, едет по дороге. Ему стало смешно.

А потом – стыдно за свой смех. И он спросил:

– А что там, в этой папочке?

– Ничего я тебе не скажу. Ты еще маленький и не поймешь.

Владик обиделся. Мать ему всегда повторяла, что он большой и сильный, а тут…

– Я не маленький, – буркнул он. – Я уже читать умею. Печатными. Осенью в школу пойду.

Но Варя на это ничего не ответила, и он, посидев возле погреба немного, заскучал и отправился к замку.

Черная блестящая машина стояла не у ворот, как час назад, а сбоку, у черного хода. Владик хотел подойти поближе и рассмотреть машину получше, но застеснялся водителя. Поэтому он забрался на скамью у конюшни и стал оттуда любоваться автомобилем. За дощатой стеной фыркали лошади, жевали овес. Водитель черной машины курил у открытой дверцы, посматривая на собственное отражение в стекле. Он совершенно не замечал Владика, и не было никакой надежды, что шофер скажет что-то вроде: «Мальчик, а не хочешь поближе подойти?» или же: «Мальчик, садись за руль, нажми на гудок!»

Тогда Владик забрался на спинку скамьи, дотянулся до перекладины, поддерживающей крышу, и повис на ней. Не он один облюбовал это местечко – висеть и раскачиваться любили младшие детдомовские мальчишки, но теперь у них был ужин, и перекладина перешла в безраздельное владение Владика.

Вот тут уж водитель заметил его, повернулся и, кажется, собрался что-то сказать, но… Дверь черного хода открылась, вышел приезжий гражданин с портфелем, а за ним – Вадим Мохов со своим чемоданом в руках. Вслед за Вадимом появился солдат с кобурой на боку. А уж после всех показался директор. В руках у него была серая канцелярская папка со шнурками. Он передал ее гражданину, а тот положил в свой портфель.

Владика поразила эта процессия: Вадим, обычный детдомовец, поедет на блестящей черной машине вместе со взрослыми важными людьми!

Директор, кажется, завидует Вадиму, потому что его, директора, с собой не берут – при нем нет чемодана.

Вот тут мальчик не удержался – спрыгнул с перекладины, приблизился к машине и громко спросил:

– Вадим, ты уезжаешь?

Вадим – бледный и серьезный – ничего не ответил. Зато важный гражданин обернулся, взглянул на Владика сверху и задал обычный вопрос:

– Мальчик, ты чей?

– Мамин.

– Ну так и ступай к своей маме.

И после этого гражданин строго, если не сказать неприязненно, взглянул на директора, будто тот виноват, что позволяет маленьким мальчикам путаться под ногами взрослых.

Владик обиделся. Он неторопливо обошел машину, делая вид, что ему вовсе не интересно, что туда садятся Вадим, солдат и гражданин с портфелем.

И вдруг рука Капитана Флинта поймала податливый кулачок Владика и крепко сжала в своих тисках.

Мальчик охнул, попытался высвободиться, но железная рука не отпускала.

Он снизу взглянул в лицо директора и увидел жесткий подбородок в колючках проступающей щетины и кадык на горле, неприятно вздрагивающий.

Директор держал Владика, пока машина не выехала за ворота и не скрылась в пыли проселочной дороги.

Мальчик вжал голову в плечи, ожидая неминуемой взбучки, но, едва пыль за уехавшей машиной начала оседать, рука директора сама собой разжалась, Владик вырвался и убежал. Добежав до флигеля, он осторожно обернулся – Капитан Флинт не гнался за ним, а курил на том же месте и посматривал в сторону тропинки, по которой торопливо шла мать.

Увидев мать, Владик выскочил на тропинку, не боясь больше грозного директора. Он знал – при матери тот не посмеет хватать его за руку!

Но вот досада – в эту же самую минуту мать окликнул директор, и она остановилась как раз посередине. Владик ждал, страстно желая, чтобы мать подошла сначала к нему, а уж потом, если ей так уж необходимо, – к директору. Но он видел, что мать колеблется. Еще бы, ведь директор ее начальник, и она его, поди, побаивается.

– Мама, там же Варя ждет! – громко и сердито напомнил он.

Мать жестом подозвала сына, молча достала из кармана ключ, вложила ему в ладонь и тихонько подтолкнула в сторону погреба. И приложила палец к губам, приказав молчать. А сама как ни в чем не бывало повернулась и пошла по направлению к директору. А тот, когда она подходила, совсем не злился, а даже, как показалось Владлену, застеснялся. Поспешно выбросил свою папироску и сапогом ее затушил. И свой френч стал одергивать зачем-то. Станет или не станет жаловаться матери на Владика?