Рябиновый мед. Августина. Часть 3, 4

Митя обернулся и несколько вызывающе взглянул на Машу. Она захотела вдруг сказать ему что-нибудь колкое, язвительное. Но не могла придумать что. А когда придумала, то между ними остановилась пустая подвода Кругловых.

Правил Илья, старший брат Сони.

– Погодь-ка! – крикнул он Мите и спрыгнул на землю.

Митя подошел.

– Я из Закобякина еду, – переминаясь с ноги на ногу, доложил Илья.

– Видел моих? – обрадовался Митя. – Как они? Все здоровы?

Круглов переминался и к тому же не смотрел на Митю, в чем Маша усмотрела нехороший знак и сразу заподозрила неладное.

– Батю твоего… это… арестовали, кажись.

– Как это – арестовали? – опешил Митя. Он схватил Илью за руки и тряхнул: – Ты ничего не перепутал? За что – батю-то?!

– Кажись, бандитам помог. Их там полно похватали, за помощь банде Зорина.

– Да что он мог сделать?!

– Молебен, кажись, для Зорина служил.

Митя побледнел.

– Илья, отвези меня, я должен…

– Лошадь устала. Ты погоди, я сейчас Кирьку пришлю, он на другой отвезет. Только в Закобякино тебе ехать не резон, их в Пречистое увезли, в острог. Там у них суд будет.

– Да, я поеду. Пришли брата, только скорее.

– Я с тобой еду! – решительно заявила Маша и, не слушая возражений, побежала домой – предупредить своих.

Отец Федор находился в той же тесной камере, где год назад томился, ожидая своей участи, Владимир Вознесенский. Рядом с дьяконом на лавке сидел молодой парень, который не находил себе покоя и то тихонько поскуливал, кусая костяшки пальцев, то принимался стучать в дверь и кричать:

– Не виноват я! Я не помогал! Меня заставили!

Тогда один из угрюмо сидящих на полу мужиков поднимался и молча оттаскивал молодого от двери:

– Сиди. Меня, что ль, не заставили? Или вон его? Мне Зорин пригрозил: не пойдешь в отряд, дом сожгу. А у меня – ребята. Ты молодой, ни жены, ни детей не оставляешь горе мыкать. А тут… э-эх…

Их привезли утром, а в обед объявили приговор, оказавшийся общим для всех в этой камере: «Приговорить к высшей мере наказания через расстрел».

Все закобякинские теперь знали свою участь и молчаливо, подавленно ожидали исполнения приговора. К вечеру и молодой парень устал от слез и отчаяния, притих и молча наблюдал за дьяконом, который что-то писал на клочке бумаги огрызком карандаша.

– Ты, батя, молился бы лучше святым угодникам, – подал голос бородатый мужик из темного угла. – Пущай они тебя от смерти спасут.

– Недостоин я, грешный, такого чуда, – серьезно ответил отец Федор. – Смалодушничал.

– Это как то есть?

– Мало души проявил. Зачем служил молебен, коли он супротив души? В молитве у Бога всегда просил: «Дай, Господи, чтобы миру служил там, где ненависть…» А сам смалодушничал.

– Убьют ведь нас, отец…

– А и убьют! – встрял до сих пор молчавший мужик в лаптях. – А жить-то теперя лучше? Чем так жить-то…

– А я жить хочу! – встрепенулся парень. – Хоть как, но чтобы жить! – И снова заплакал.

Отец Федор дотянулся и положил руку ему на голову.

– Ничего, ничего… Бог простит, определит, куда надо. – И добавил, помолчав: – Деток жалко – им здесь, в этом аду, оставаться.

Громко лязгнул замок.

– Выходи!

Солдаты с винтовками, одетые бедно и разномастно, по периметру окружили площадь. Арестованным приказали забраться в грузовик, туда же сели вооруженные военные.

Отец Федор твердым голосом читал отходную. Мужики молча крестились, иные плакали. Солдаты молчали.

Приехали к месту, где два перелеска разделял длинный, глубокий, заросший бурьяном овраг. Приказали построиться на краю. Солнце спряталось за лесом, оставив над синей кромкой отдельные алые полоски.

«Письмо не успел передать», – подумал дьякон и взглянул в небо. Последним, что увидел отец Федор в своей земной жизни, был трепещущий в вышине жаворонок.

Когда подъезжали к станции, совсем стемнело. Луна синевой отливала на дорогу, стоящий по одну сторону лес казался неприступной глухой стеной, и, когда от этой стены отделился и заспешил навстречу подводе невысокий сгорбленный человек, лошадь от неожиданности дернулась в сторону, и Кирьке с трудом удалось удержать ее.

– Ну! Не балуй!

Теперь уже человек приблизился, и Маша разглядела в свете луны, что это совсем старый дядька с бородой, с ружьем и палкой, к одному концу которой привязана убитая дичь – несколько уток.

– Доброго здоровьица! – поклонился мужичок. – На станцию, ребята?

– Садись, дед, – отозвался Митя. – Что же ты по темному-то бродишь?

– Думал, засветло управлюсь, – охотно отозвался старик. – Только не вышло. Страху натерпелся нынче, ребятки… Думал, ноги не унесу!

– Что так? Медведя повстречал?

– Кабы медведя… На медведя я хаживал, дорогой, когда вот как ты молодой был. Меня медведем не напужать.

– Что же?