Рябцева С.Л.Дети восьмидесятых

Кстати, я часто пишу слова дети, ребята. В классе я их не употребляю никогда. Не из каких-то педагогических соображений, а просто почему-то язык не поворачивается. Обращаюсь «товарищи», «граждане» или «гражданята», «товарищи сотрудники» или «господа» – в зависимости от их трудолюбия или лени в данный момент. В особых случаях могу и «вашим сиятельством» назвать, если вдруг вылезли у кого-то барские замашки.

Берём стихотворение Э. Успенского «Всё в порядке».

На сцене творится нечто невообразимое: безпорядок, вопли, толкотня, прыжки. Похоже, идёт сражение, поскольку слышны выкрики: «Пиу! Падай!» Правда, на войне не принято поражать противника путем бросания в него подушек.

Безобразия творят Вася, Денис и Серёжа. Именно творят, создают. Задача перед ними стоит грандиозная. Они должны непосредственно играть в войны, импровизируя реплики и движение на основе взаимодействия, и непременно забыть о зрителях. Но вместе с тем создать художественный образ, ни в коем случае не забывая о зрителях. Как же это надо себя контролировать, чтобы и играть, и критически следить за своей игрой! Да ещё и реплики Автора не прозевать. Вот он заговорил:

Мама приходит с работы,

Мама снимает боты,

Мама заходит в дом,

Мама глядит кругом.

При первых же словах Серёжка убегает. Ему-то хорошо: погостил ребенок – пора и домой. Сыновья мечутся по квартире, лихорадочно пытаясь навести порядок. Но Автор неумолимо продолжает... Всё кончено. Остаётся только замереть посреди комнаты по стойке «смирно», плечом к плечу и опустить головы как можно ниже. Входит мама.

– Бы–л на квартиру налёт?

(Сыновья отвечали хором. Дальше

оправдываются поодиночке.)

– Просто приходил Серёжка,

– Поиграли мы немножко.

– Значит, это не обвал?

– Нет.

– Слон у нас не танцевал?

– Нет.

– Очень рада. Оказалось,

Я напрасно волновалась.

Дети думают, что мы просто ставим интересную сценку, а мы-то отрабатываем точность реакции, произвольность движений, гибкость переключения. Пытаемся сочетать жёсткую заданность со свободой импровизации, а это фантазия и вдохновение. Словом, укладываем на ложку кучу горошков.

Эта самая импровизация сыграла с нами шутку год спустя. Вася, сказав: «Поиграли мы немножко», простодушно развёл руками, шмыгнул носом, грациозно утёр его рукавом и непередаваемым движением локтей и туловища подтянул штанишки. Ни один артист не смог бы проделать всю процедуру с такой непринуждённостью. Вася смог: он играл себя. Он сам такой: славный, наивный.

Народу было много. Принимали нас хорошо – смех не умолкал. А тут зрители буквально застонали. Наташа Л.– она играла маму – со смеху согнулась пополам, и ей пришлось оправдывать позу: делать вид, что она еще не доснимала свои боты до конца (т. е. она их давно уже сняла, но, так сказать, не полностью, частично). Героически взяв себя в руки, исполнители закончили выступление, поклонились, а за кулисами попадали от хохота.

(Брать себя в руки, владеть проявлением своих эмоций, сдерживаться – этому тоже учил театр. И учил находить выход из положения.)

Горячие аплодисменты заработали в тот день все ребята. Но с особым удовольствием зрители приветствовали Васю. Того самого, которого бросила мать...

Не могу понять, каким надо быть человеком (да и человеком ли!), чтобы бросить своего ребенка. У меня дома одна – своя, да здесь тридцать два – тоже своих. Это, конечно, многовато, лучше бы учить человек двадцать пять. На всё, что хотелось бы сделать, просто не хватает ни сил, ни времени, ни возможностей. Задумываюсь: а вот пришла бы какая комиссия (предположим, спустилась с неба на облаке) и предложила перевести от нас в другой класс пять человек... нет, троих... нет, кого-то одного. Интересно, кого бы я отдала? Самого «трудного»? (Есть такой «термин» в школе.) Но у менявсе трудные, сложные, особенные, неповторимые. Обыкновенных нет, тем и интересны. А то, что они с таким трудом обретают себя, не вина их, а беда. Беда детей восьмидесятых. Общество болеет — страдают в первую очередь дети.

Таня Г. Складывается впечатление, что внутри у неё какая-то злая пружина, которая и толкает ни в чём не повинную Таню на злые дела. Никто из нас ни разу не видел улыбки на её лице. Она довольно скалится, если кто-то упал и ушибся или ещё что нехорошее случилось. В столовую ходит одна, в пару ни с кем вставать не желает. В конфликтных ситуациях раньше кусала оппонента, но могла и плюнуть, если не в состоянии была дотянуться, чтобы укусить. Потом стала лягаться и царапаться. К концу года, исчерпав все средства общения, только ругалась и шипела. И ничегошеньки за год не изменилось к лучшему. Но я мыслю диалектически: накапливается положительное количество, значит, будет и качественный скачок – куда он денется! Надо работать и ждать. У меня такое ощущение, что все эти фортели — нечто внешнее, неглубокое, вроде коросты, от которой больше всех мучается сама Таня. И если коросту снять, под ней откроется вполне милая девочка. |Так потом и оказалось.)