Рядом с врагом

У сторожки Равчука они остановились. Хозяин сидел за столом у окна и чистил ружье. Увидев Опанаса Гавриловича, Равчук молча кивнул головой, не прерывая работы. Опанас Гаврилович снял мокрый плащ, повесил его на гвоздь. На полу под плащом сразу же натекла лужа. Покручивая мокрые обвисшие усы, Опанас Гаврилович подошел к столу и опустился на стул.

— Ну-у-с, Егор Михайлович, как оно у тебя?

— Слава богу, благополучно, — ответил Равчук, не поднимая головы, и нехотя добавил: — А что мне, бирюку, сделается?

— Молния, она и до бирюков горазда. Ничего не подожгла? Не приметил?

— Пока бог миловал.

— Так, так…

Равчук вложил ствол ружья в ложу, обтер и поставил в угол. Опанас Гаврилович сидел, подперев ладонью щеку, и задумчиво смотрел на хозяина сторожки.

— Никак не пойму я тебя, Михайлыч, — произнес он после долгого молчания. — Уж очень скучный ты человек. И, как я погляжу, с людьми тебе тоже скучно. Живешь один, как сыч. Неужели не тянет тебя поговорить с человеком, отвести душу?

— А о чем говорить-то? Привык я и так.

— Ну, допустим, у каждого свой вкус, это верно.

Равчук закурил самодельную трубку, набитую крепчайшим самосадом. У Шерали даже сперло дыхание. Опанас Гаврилович кашлянул.

— И как ты эту вонь с огнем глотаешь? — спросил он, вставая.

Равчук промолчал, продолжая пускать кольца.

— Ну, мы поедем, пожалуй.

Опанас Гаврилович поднялся, надел плащ и, уже подойдя к двери, сказал:

— Ухо держи востро, Михайлыч! Неровен час, запалит молния дерево, беды не оберешься. Чуть что — дай знать.

Равчук, почесывая одним пальцем жесткую густую бороду, ответил:

— Будьте покойны, не оплошаю.

НАШЕСТВИЕ

Воспоминания о давней грозовой ночи вызвали у Шерали смутную тревогу.

«Как бы с Тамарой что не случилось, — размышлял он и тут же успокаивал себя. — Собственно, ничего не может случиться».

Они и прежде расставались. Работа требовала частых выездов. Получив командировочное удостоверение, Шерали не входил, а вбегал в дом.

— Тамарочка, знаешь…

Тамара уже знала. И этот торопливый шаг, и эти сверкающие глаза объясняли лучше всяких слов.

Стараясь не огорчить мужа, Тамара, улыбаясь, спрашивала:

— Куда? И… на сколько?

Шерали чувствовал в этом вопросе упрек: «Опять уезжаешь!» Он смущенно пояснял:

— Я скоро вернусь, Тамара. Но ты знаешь, какое дело?

Он усаживал жену рядом с собой и начинал рассказывать о новой работе.

— Степи Беговата — пустырь… На много километров пустырь. И вот мы…

Да, такая его профессия! Что поделаешь!

Тамара смотрела в лицо мужа. Брови ее поднимались, и на лбу резко ложились ранние морщины. «Профессия ли? — думала Тамара. — Нет, это не просто профессия».

Ей нравились любовь Шерали к своему делу, его упорство. И не могла представить Тамара, чтобы ее муж, вернувшись с работы в точно установленный час, устало растягивался на диване.

— Ну, что на обед?..

Она знала таких людей, спокойных, хладнокровных.

Один из них жил по соседству. Он никуда не уезжал, задержку на работе считал чрезвычайным происшествием, очень берег здоровье. Работу Шерали сосед ни одобрял.

— Измотаетесь, молодой человек. А что пользы?

Шерали его не понимал, не понимала и Тамара. Как что пользы! Деревья, леса, сады… Они сами за себя говорят о своей пользе каждой веткой, каждым листком!

Нет, таким, как этот спокойный сосед, Шерали быть не мог, не умел.

«И хорошо, что не может!» — с гордостью думала Тамара, хотя сообщения о новой поездке в первую минуту вызывали чувство досады: «Опять уезжает!».

Но сборы, шумные, всегда веселые, очень короткие и задорные рассказы Шерали в несколько минут рассеивали самое плохое настроение.

Возвращался он так же неожиданно.

— Лесок поднялся, Тамара… Помнишь, посадку делали за березовой рощей? Вот и в степи будут точно такие же деревца. Только ветер сильный. Следить надо за саженцами, беречь.

Проходили дни, и снова вызов: нужен специалист.

— В горах возле Намангана обнаружили громадную орешину, — рассказывал на этот раз Шерали. — Интересная, говорят. Нужно посмотреть.

И он вновь уезжает.

Думал ли он в этих поездках о ней и о маленьком Бахтияре?

Тамара выяснила случайно. Оказывается, Шерали почти каждый вечер, как бы ни был занят, садился и писал. Это получались не письма. Нет, совсем другое. Ведь Шерали даже не отправлял их. Он разговаривал с женой, тосковал по ней, по сыну.

Обнаружив впервые пачку таких «объяснений», Тамара прочитала записи, и у нее на глазах невольно навернулись слезы.

Еще дороже, еще понятней стал этот человек.

Теперь Тамара, как только возвращался муж, вытаскивала на белый свет все адресованные ей, но не дошедшие письма и уносила их в другую комнату — почитать после того как накормит и уложит своих «богатырей». В такие минуты Шерали чувствовал себя неловко, точно нашаливший ребенок, и не смел глядеть в глаза жене. Он ложился и делал вид, что ничего не замечает, отворачивался к стене. А как все же была благодарна она за теплые и ласковые слова «в письменном виде»!

…Шерали шел, заложив руки за спину, по лесной дороге. Она вела в Червонный Гай.