Рядом с зоопарком

И прочитал. Письмо было написано человеком темным и обозленным на весь мир. Директор, дескать, педагог, а сын дерется. Письмо било в ту же самую больную профессиональную точку.

— Сколько твоему сыну? — спросил Лесько.

— В первом классе.

— Пускай тогда дерется.

Лесько, конечно, не принял жалобу всерьез, но каково же ему-то было?!

Пришел домой — Юру сразу в оборот.

— Дерешься?

Юра смотрел невинными голубыми глазами и молчал. Заперся. Известно наперед: будет стоять вот так, шмыгать носом, хоть ори, хоть бей его — толку не добьешься. Нет, тут надо гибко, исподволь.

— Пусть не дразнится! — добился все-таки.

— Кто?

— Борисов.

— А как он тебя дразнит?

— Жиро-Мясо.

А жена, Галина Михайловна, за свое: взял бы Юру к себе в школу — был бы ребенок под присмотром. Но он-то знает, каково быть директорским сыном и учиться в отцовской школе, сам прошел через это. До десятого класса был под колпаком, как Штирлиц. Что он, враг собственному ребенку?

В мастерской было сине от дыма. Около десятка любителей повыжигать корпели над фанерками. У кого замысловатый орнамент, у кого иллюстрация к сказке, а вот даже портрет бравого военного в маршальском кителе со множеством орденов и медалей.

Валерий Федорович, присев на краешек стола, налаживал выжигатель.

— Началось, — подошел к нему Сергей Юрьевич.

— Не понял, — вскинул голову Валерий Федорович. Отложил выжигатель, обтер руки о выцветший от частых стирок халат. — Пойдем.

Они прошли в закуток мастерской, служивший инструментальной и турклубом одновременно. Стены здесь до потолка были застроены полками. На полках ящики со сверлами, резцами, напильниками. Тут же и палатки, спальники, кипы географических карт, велосипедные колеса, цепи. На столе грудой навалены альбомы с фотографиями и отчетами из походов.

— Мамаша Коростелева звонила.

— Надо было на собрание приходить, — буркнул Валерий Федорович.

— Я так и сказал.

— Ну, тогда о чем разговор? — И, беспечно насвистывая «Трех танкистов», мотивчик старый, но боевой и напористый, принялся наводить на столе порядок.

— Постой, я про Андрея хотел спросить. Он в самом деле ломал ключицу? Что за история?

— Ломал. — Валерию Федоровичу вдруг стало весело. — Года два назад. Нет, вру, — три. До тебя. На трешку ходили, ну, третья, значит, категория. Перед девочками хотел пофорсить — и упал с горы на велосипеде.

— Таак, — подытожил Сергей Юрьевич, — а сейчас ему не стукнет в голову — пофорсить?

— Он же за руководителя.

— Тем более…

Увидев, как скорбно поджались у Сергея Юрьевича губы, Валерий Федорович поспешил успокоить.

— Да нет, он здорово изменился. После того случая мы его год ни в какие походы не брали. У нас ведь самоуправление: ребята решат — и точка. Потом взяли — ну, он хорошо себя показал. Теперь вот в инструкторы произвели, новичков повел.

— Первый раз все-таки, может, стоило подстраховать?

— А уж это мы любим, — насмешливо посмотрел Валерий Федорович. — Надо или нет, подстраховываем. Только вот какая штука: сегодня подстрахуем, завтра… А послезавтра, глядишь, в армию пойдет. Там отделение дадут, командовать придется. Ну о чем ты говоришь?

— Верно мыслишь… в принципе. Только скажи, почему решил, что именно сегодня ему можно доверить, я не завтра?

— Или, спроси, не вчера. Думаю, лучше раньше, чем позже.

— Ну, раз думаешь.

— А как же!

— Да я бы ничего, — присаживаясь тоже с краешку на стол, сказал Сергей Юрьевич, — прогноз, говорят, еще неважный. А впрочем, что после драки кулаками…

Денисов? Неужто он, злодей? Бороду отрастил. Видно, для солидности. Идет, ничего не скажешь. Денисов шагнул к нему.

— Ты просто неуловимый Джо, старик! Какой день звоню! — принялся он его мять и тискать.

Сергей Юрьевич беспомощно обернулся к девочкам, своим любимицам из восьмого «Б», которые какой уже день тормошили его по случаю предстоящего вечера поэзии Цветаевой. Девочки понимающе улыбались. Разговор с ними пришлось отложить.

— Второго собираемся у меня, — объяснил Денисов цель визита. — Попробуй не приди, во! — и он сжал свой кулак, дурную силу которого знали в былые времена не только его соперники на ринге. Расхаживая по кабинету, скрипел тесным для него кожаным пиджаком, оглядывал пустоватое для директорского кабинета помещение. Обнаружил в книжном шкафу Толстого. — Почему не Макаренко? Не Сухомлинский?..

— В Толстом для педагога больше, если хочешь, — хитро прищурился Сергей Юрьевич.

А потом разговор пошел по привычному в таких случаях руслу: что кому известно об однокашниках. Миша Коробов работал в райкоме, Галиулин выбился в собкоры центральной газеты, у Пашки вышла книжка, Пашка метил в Союз писателей. Коровин, по слухам, спился. А ведь талантливый был мужик, надежды подавал. Полянская преподавала в трамвайном училище, Алексеева в госстрахе деньгу зашибала. Стали перебирать тех, кто в школе, — насчитали семерых и сбились со счета.

— Ну а ты стихи не бросил писать? — спросил в лоб Денисов.

— Я?..

В дверь кабинета просунулась кудлатая голова, ломким баском сообщила:

— Воду прорвало, Сергей Юрьевич.

— Очень хорошо, Тетерин. Где прорвало?

— В туалете на первом этаже… Кран не закручивается.