Рядом со мной (ЛП)

Волосы рассыпаются по ее плечам. Уильям выпустил их из хвоста, и ей нравится, как его рука скользит вверх, запуская пальцы в густые пряди, и какое-то мгновение для нее существуют только его губы на ее губах, и то, как переплетаются их языки, как ощущается его кожа на ее коже, Господи, это — всё, в этом — всё: наслаждение, и любовь, и дом, и теперь она думает, что не только Уильям хочет проглотить ее целиком, спрятать, уберечь от всех и вся. Она хочет ровно того же.

Сдавленный смех, ее губы очерчивают линию его челюсти, его губы греют ее висок — в четыре руки они пытаются снять с него рубашку. Ему страшно от того, что она ему рассказала, она до смерти боится однажды потерять его, страх, страх торопит их руки.

Ему нужен контроль: он наклоняет ее лицо, углубляя поцелуй. Ей нужен — он, и она уступает. Это Уильям — единственный человек на свете, чьи поступки по отношению к ней не имеют скрытых мотивов. Она доверяет ему всеми фибрами души.

Ей нужно чувствовать его, чтобы никогда больше не ощущать того ужаса, который охватил ее в то утро, когда она узнала жертву и осознала масштабы дерьма, в которое влипла, и позже, в Воксхолл-Кросс, когда узнала, что именно стоит на кону.

Избавившись от рубашки, наверное, непоправимо искалеченной, их пальцы неуклюже толкаются, потому что они оба вместе одновременно пытаются и расстегнуть молнию на его брюках, и двигаться.

Их взгляды пересекаются: зелень Уильямовых глаз потемнела, она слышит тихие звуки, которые он издает, она не может отвести от него глаз — ей так нравится, она так любит, когда он отпускает свои сомнения и показывает эту сторону своей натуры.

Но ей нужно быть ближе — она обвивает его шею рукой, и ладони Уильяма скользят вниз, обхватывая ее ягодицы и рывком вжимая ее в себя.

Медленно, так медленно — она хочет почувствовать его, но он просто позволяет ей покачивать бедрами и тереться о него. Это сводит ее с ума. Огонь горит у нее между ног и у него в глазах, и всё, что она слышит, — их дыхание.

— Уильям, — шепчет она между поцелуями. Ее движения становятся еще порывистее, и он всё понимает, он улыбается, направляя ее, и, Господи, она знает эту улыбку, она так любит чувствовать эту улыбку на своей коже.

Вот оно — постепенно нарастающее напряжение, его улыбка, и то, как он не спешит, даже когда поцелуи обоих становятся горячо-небрежными, и то, как быстро бьется его сердце под ее ладонью, то, как он прижимается лбом к ее лбу, его дыхание на ее коже.

Вот оно — его рука скользит между их телами, лаская ее там, внизу, и она наконец, наконец тоже может протянуть руку вниз, дотронуться до него, чуть подвинуться и опуститься, нанизаться на него, пока он продолжает ласкать ее одной рукой, держа распростертую ладонь другой на ее спине.

Он уже не играет — и она не играет тоже, он больше не дразнит, он просто воплощенный огонь, огонь и любовь (неужели она и правда думала, что знала любовь до встречи с ним?), и его рука путается в ее волосах, и поцелуи всё небрежнее, и нетерпеливо движутся навстречу друг другу их бедра, и ее пальцы не могут оторваться от его лица, и она не может перестать пить вкус его кожи, его губ.

— Я здесь, я с тобой… — тяжело дышит он: одна рука в ее волосах, другая между ними, пальцы вжимаются, втираются в горячее, ведя дальше, выше сквозь пронизывающий ее оргазм.

Он тоже близок, она это чувствует, слышит в том, как он снова и снова произносит ее имя, дышит рваным шепотом ей в губы.

Она не особенно умеет шептать нужные соблазнительные слова в постели, но Уильям как будто не возражает, он зарывается лицом в ее шею, и она крепко вцепляется в него, и их движения всё неистовее, и когда он замирает, у нее вырывается стон… она так любит этот момент: их тела соединены, их запахи переплетены, оба сердца колотятся в еще безумном ритме.

— Вот так встретила тебя с работы… — говорит она и понимает, что не понимает, сколько уже прошло времени.

Уильям с усмешкой целует ее висок. Они каким-то образом переместились — она по-прежнему верхом на нем, его руки обвивают ее плечи.

— О, это было приятно, я жаловаться не собираюсь, — говорит он.

Она прячет лицо в ямку над его ключицей и улыбается.

— Виктория, — говорит он наконец, — пять человек мертвы — и все они работали в одной программе, а твой дядя хочет, чтобы мы расследовали эти дела как серию убийств. Почему?

— Я не знаю — я не в СРС, Уильям. — Это не совсем правда, но долг есть долг, долг слишком глубоко укоренен в ней.

Она не знает, верит ли ей Уильям, в глубине души ей не хочется, чтобы он поверил — ей не нравится быть не до конца откровенной с ним, но она невольно вспоминает о жене и сыне мистера Тейлора, которых наверняка убили, чтобы причинить ему боль. Она понимает, что Уильям способен о себе позаботиться, он, в конце концов, полицейский, но рисковать она всё равно не станет.

Помни, кто ты есть, Виктория.

Так сказал дядя, объяснив серьезность ситуации. Уильям тревожится, она это видит, и ей тревожно тоже: мутная давящая пелена окутывает ее сердце с тех самых пор, как она увидела тело мисс Коннелли.

— Надо бы встать… — бормочет она.