Рядовой случай

— Кажись, и до Польки добрались, — сказал Иван Иваныч. — Ну, ничего, недолго им осталось. Григорьев мужик крепкий, он им повадки шибко не даст.

Иван Иваныч еще постоял у окна, посмотрел, но улица была пустынна, и он, опустив занавеску, вздохнул, почесал затылок и пошел досыпать.

Жохов от крика проснулся сам. Тяжело, матерно выругался и сунул голову под подушку.

Фаина и мужики крика не услышали, они пели песню про крокодила Гену.

Кузьма сразу вскочил с кровати, ничего спросонья не понимая, бросился к дверям, думал, что стучат в сенки.

— Куда ты? — жена подняла голову от подушки.

— Слышишь? — Он теперь догадался, что стучали в ворота и кричат на улице.

Жена тоже вскочила с кровати и включила свет. Истошным голосом заблажила:

— Куда, дурак! Приезжие у Файки! Зарежут! Дурак, пришибут! У тебя ж ребятишки!

Она растопырила руки, будто собиралась схватить и удержать его. Кузьма натянул брюки, оттолкнул ее и выскочил босиком и в майке.

— Да куда же ты, дурак!

Но он уже не слышал. Перемахнул через забор и бросился на крик, вслед за удалявшимися к реке фигурами. Он узнал голос Поли и хотел сейчас лишь одного — успеть и защитить ее.

Поля добежала до ветлы, прижалась к холодному комлю и оглянулась — Копченый был совсем рядом. Она не ожидала увидеть его так близко, отступила, обходя ветлу, ноги подкосились, и вдруг она услышала нарастающий шорох, вскрикнула, но ее уже потащило и бросило вниз. Подмытый яр обвалился и Поля вместе с глыбой сырого песка полетела в Обь.

Кузьма на бегу отшвырнул Копченого и прыгнул следом.

Холодная вода обожгла его. Он ударился о дно, выпрямился, и течение тут же стало вымывать песчинки из-под босых ног. Разгребая руками песок, свалившийся с яра, Кузьма искал Полю, захлебываясь водой и обжигающим грудь холодом. Он нашел ее быстро, выдернул из песка, из воды и, пугаясь легкости ее тела, молчанию, бросился наверх. Там, на берегу, положив Полю себе на колени, прижался ухом к груди: Поля дышала.

Он бежал от Оби до больницы, не переводя дух. Долго стучался босыми ногами в закрытые двери, пока их не отперла заспанная нянечка. Оказалось, что врачиха Борисенкова дома, и Кузьма, уложив Полю на кушетку, кинулся обратно на улицу.

— Сапоги хоть возьми! Босиком! — успела крикнуть нянечка, но Кузьма возвращаться не стал. Словно во сне он добежал до дома Борисенковой, поднял ее, вернулся в больницу и только теперь почуял, что правую ногу сводит судорогой, а сам трясется, как в лихорадке. Зубы чакали, и на лбу выступил пот.

— Иди домой, без тебя управимся. На-ка вот сапоги, налезут? Да халатишко накинь.

Нянечка подала ему растрепанные кирзухи и старый халат. Кузьма натянул сапоги и, забыв про халат, вышел на улицу. Брел по спящему, темному Оконешникову и повторял про себя одно и то же: «На минуту раньше и успел бы. На минуту».

К утру холодало, и Кузьма обжимал голые плечи ладонями, дрожал и сжимал зубы, чтобы не стучали.

В доме у Фаины все еще гуляли.

Сапоги у Григорьева были измазаны в грязи, шинель измята, шапка на затылке едва держалась. Он давил крепко сжатыми кулаками в стол Карпова и шептал, срываясь на хрип и брызгая слюной:

— Доволен?! Доволен?! Тебя ж, мямлю, посадить надо! Довоспитывался! Вон, иди погляди!

Карпов сгорбился, голова ушла в худые плечи, он сидел и молчал, даже не глядел на Григорьева, кулаки которого сжимались все туже.

Возле сельсовета стоял милицейский воронок, и в нем, охрипнув, сипела Фаина, билась головой в железный борт. Вася валялся в углу под лавкой, натягивал на голову фуфайку и глухо стонал. В кабине, зажатый с двух сторон милиционерами, сидел Копченый, сунув черноватое лицо в ладони.

20

Выдохлись дожди, за кромку бора скатились пустые тучи, и сразу придавил землю настоящий мороз. Затвердил разбитые колеи дорог, старательно выбелил инеем бор, забоку и деревню. Солнце, выползая в небо, успело нахолодать и земля за день нисколько не оттаяла, она лишь слегка повлажнела на дорогах от машинных колес.

К ночи снова потеплело и пошел снег.

Густой и влажный, он нахлобучивал на крыши домов белые шапки, не скрипел под ногами, а только чуть слышно хрупал, основательно и плотно укладываясь на долгую зиму.

Оконешниково утонуло в белом. Утро наступало незаметно, нигде не светлело, лишь большие белые хлопья виделись теперь отдельно, а не сплошняком.

Рано утром Карпов вышел из дома, оставляя следы на нетронутом снегу, он направился не к сельсовету, а свернул в узкий переулок, который выходил на зады деревни, на обской крутояр.