Рядовой случай

В детстве еще, когда отец отдал ему старенькое ружьишко, Кузьма в первый раз отправился на охоту в Коновальскую лягу. И там в первый раз выстрелил в нырка. Выстрелил и ранил его. Нырок скрылся под водой, прошло некоторое время, и он появился на другом конце ляги. Кузьма выстрелил и промазал. Нырок снова скрылся под водой и снова появился уже возле осоки, хотел затаиться под высокой кочкой. Но Кузьма его увидел и выстрелил. Он стрелял, пока не кончились патроны, а нырок то скрывался под водой, то появлялся снова. В конце концов Кузьма разделся и поймал его, обессиленного, руками. Вблизи птица оказалась совсем маленькой и жалкой: отвисало перебитое крыло, безвольно болталась опущенная вниз голова с серым клювом и уже затухающими маленькими глазками. Кузьма, глядя на нырка, вдруг заплакал, забыв, с каким азартом гонялся за ним и палил из ружья.

Что-то подобное испытывал он и сейчас.

Краем глаза заметил, что Фаина свернула в сторону, за невысокий осинник, обглоданный лосями. Поднялся и поспешил туда. Фаина услышала сзади шаги, обернулась и не удивилась. Только отодвинула от себя тяжелый мешок, словно он ей мешал. Лицо было спокойным.

— Здорово, Фаина.

— Здравствуй, Кузьма.

Он попинал сапогом прошлогоднюю расшеперенную шишку и, не зная, с чего начать, глухо забурчал:

— Поговорить с тобой хотел. Ну, по душам, что ли…

— Говори. Говори, Кузьма. Деваться некуда, буду слушать. По-твоему все вышло.

— Я не про то. Я сказать хотел… Ты бы завязала, дочка вон растет. Сама ж на себе крест ставишь.

— Кузьма, да неужели ты… забыл?

— Как сказать… Может, и не забыл. Только зла у меня теперь нет. Раньше ночи не спал, все думал — придет время, припомню. А теперь вот…

— Выселяют меня, слышал?

Кузьма сел на мешок и, глядя снизу вверх на Фаину, удивился, что она все еще красива. Правда, красота была последняя, линяющая, но все-таки это была красота, которой так щедро наделила Фаину мать. Не могли заслонить ее ни грязные кирзовые сапоги, ни фуфайка с торчащими на рукавах клочьями ваты, ни старая, обтрепанная шапка с завязанными назад клапанами.

— Из-за меня в «Снежинку» не ходил?

Кузьма кивнул.

— «Снежинка» меня и доконала. Даже не заметила, как сорвалась. А хотелось на меня, на нынешнюю, вот такую, поглядеть, а?

— Раньше хотелось. А сейчас… Помнишь, меня в прошлом году коником хлестануло. Думал — все, конец. Три месяца в городе, в больнице киснул, нагляделся там всякого. И доперло — жизнь у нас махонькая, как мизинец. Радоваться надо, что она есть. А мы мельтешим, мельтешим, глядь, а она пролетела, жизнь-то, пролетела и не порадовала, как могла бы. Ну, выплясалось у нас так вот, по-непутевому, что поделаешь. Нет ведь. Спать по ночам не мог, когда из города приехала, все дожидался, когда ты в разнос пойдешь. Теперь вот дождался, а толку? Разве радость есть от этого? Горе одно от этого! Две жизни, считай, зазря и фукнули. Ты свою прогуляла, а я свою втихушку прозлобствовал.

Сыро и холодно было в бору. Толстый настил осыпавшейся хвои, насквозь промоченный долгими дождями, отдавал прелью. На верхушках молоденьких осинок трепыхались последние листья, пытаясь оторваться и улететь, но, видно, такой удел был у них — мотаться здесь до самого снега, до морозов, а может быть, и до весеннего тепла.

— Что еще скажешь?

— Вроде все. То и хотел втолковать — бросай эту свистопляску.

— Эх, где ты раньше-то был. — Фаина попыталась улыбнуться, но ничего не получилось, лишь сморщились губы. — Спасибо на добром слове.

Отвернулась, ухватила наполовину набитый мешок, оттащила его и быстро, сноровисто стала обрывать ветки с поваленных сосен. Кузьма, не оглядываясь, пошел к трактору.

Рабочий день близился к концу, гул на лесосеке стихал, и становилось слышно, как в верхушках сосен шумит ветер.

До Оконешникова ехали, как обычно, на кузовной машине. Фаина сидела у заднего борта и хмуро отмалчивалась, когда мужики, приехавшие из соседнего района на лесозаготовки, стали набиваться в гости. Они подмигивали ей, отпускали соленые шуточки, обещали, что за приют расплатятся, как хозяйка потребует, хоть деньгами, хоть натурой. Фаине надоело слушать, и она остепенила мужиков матом. Те примолкли.

Машина остановилась у клуба. Кузьма первым перемахнул через борт, присел и растопырил руки — к нему косолапил, шлепая голенищами большеватых резиновых сапог, младший сынишка. Он крепко ухватился за отцовскую фуфайку, швыркнул застуженным носом и притих.

Фаина отвернулась, прижмурила глаза и крикнула приезжим мужикам, которые направлялись к магазину:

— Ваша выпивка, моя закуска, можно и в гости.

— По рублю, да в баню тазики катать, — отозвался один из них, и мужики весело захохотали.

18

Весь день Вася пытался найти денег на опохмелку. Наступил вечер, а денег не было. И он снова не осмелился попросить у Поли. Сидел за пустым столом в чисто прибранной комнате, иногда поднимал голову и тоскливым взглядом обводил углы. Когда стало уже совсем невмоготу, Вася снял накидку с баяна и понес его продавать в «Снежинку». Перехватил испуганный взгляд Поли, споткнулся у порога и быстро прошмыгнул в двери.