Ричард де Амальфи

— Все наши люди, — сказал он счастливо, — уже в новом железе!.. Кузнецы день и ночь подгоняют, переделывают. Из всех наших… то есть ваших деревень кузнецов нагнали, железо у этих гадов такое, что не всякий молот берет!

— Зато и чужой меч не возьмет, — рассудил я мудро. — Что с луками?

— Еще двенадцать собрали, — сообщил Гунтер с гордостью, — ну, скажу вам, это луки! Всем лукам луки. Мы все по очереди пробовали: стальную пластину бьет навылет со ста шагов!

— Отлично, — сказал я с облегчением, но, как отец-командир, строго напомнил: — Но это заслуга лука, а не ваша. А как насчет точности и скорострельности? То-то!.. Давайте, шустрите. Предела совершенству нет. Тяжко в доспехах, легко… гм… потом, опосля. Пусть осваиваются и остальные прочие. Кстати, Гунтер, пора объехать наши владения. В прошлый раз я окинул вельможным взором село, а сейчас надо посмотреть кордоны… Ну, где мои земли соприкасаются с землями соседей.

Все никак не приучу себя говорить «мои владения», но для них и «наши» звучит естественно, высокопоставленные о себе говорят во множественном лице, мы-де, Николай Второй, милостиво порешили изволить отрубить вам голову, а вот вас повесить…

Тюрингем, оруженосец Гунтера, спросил ликующе:

— Когда поедем? Прямо щас?

— Попозже, — ответил я. — Может, после обеда. Или после завтрака.

Сказал и с трудом одолел естественный импульс идти в конюшню и седлать своего чудного коня.

— Проверь, — бросил Тюрингему небрежно, — чтобы все кони были… как кони. Ну там с подковами в порядке, старую сбрую заменить новой, коней заправить… в смысле накормить…

Он сорвался с места, словно спринтер на стометровке. Я проводил его взглядом, еще раз напомнив себе, что надо не просто привыкать к новому положению сеньора, а врасти, как в собственную кожу. В этом мире, во всяком случае в землях Амальфи, я отдаю приказы, и всяк бросается их исполнять, словно в армии. Здесь неважно, что я молод, что нет опыта жизни в этих условиях. Зато у меня звание, то есть статус феодала, а это значит, что всякий ниже по званию или чину слушается беспрекословно и мчится выполнять все, что бы я ни ляпнул.

С одной стороны, приятно, что не надо спорить и убеждать, с другой стороны, я должен отдавать только мудрые приказы — поправлять некому.

Тюрингем исчез в распахнутых воротах конюшни. Гунтер поглядел вслед, на лице тревожное раздумье.

— Ваш конь, ваша милость…

— Точно, — согласился я. — Конь.

— Чем больше смотрю на него, ваша милость…

Он умолк, не находя слов, я спросил настороженно:

— Что с ним?

— Да вот иногда просто шерсть дыбом!

Зигфрид хмыкнул:

— На спине. Он у нас как медведь. Сэр Ричард, мы все смотрим на вашего коня с завистью.

Вдалеке через двор идет толстенький человек в сутане, мне показалось, что кто-то новый, но когда по дуге обошел лужу, приподнимая, как девица подол, сутану, я разглядел лицо отца Ульфиллы, священника, которого я не звал, но миссионеры приходят незваными. Еще чуть укрепится — и начнет собирать народ на истребление исчадия дьявола. Исчадие дьявола, как он уже сообщил, — это я.

— Да, — ответил я нехотя, — послушный конь. Что еще воину нужно?

Гунтер кивнул:

— Хороший конь. Жаль, их все меньше и меньше. Я думал, вовсе не осталось… Где вы его, ваша милость, только и добыли!

— А что, — спросил я уклончиво, — куда смотрят здешние мичуринцы? Ну, святые или колдуны? Такие кони пронесли бы рыцарей со словом Божьим по всем странам, землям и прилегающим к ним островам!

Гунтер двинул плечами:

— Я простой воин, ваша милость.

— Уже не простой, — напомнил я.

Он поклонился:

— Да, теперь, благодаря вашей щедрости, уже рыцарь, хотя никак не привыкну… Но я не родился рыцарем, меня не учили слагать стихи и говорить красиво, так что я не знаю, откуда эти кони… Но есть человек, который просто должен знать.

Наши взгляды встретились, я оскалил зубы в хищной усмешке:

— Намек понял, как сказала Пелагея-ключница. Пойду вытрясу из этого человека всякие ответы! А пока собери небольшой отряд… ты тоже со мной, посмотрим где и что. Еще захвати трех-четырех лучников. Из тех, кто научился пользоваться. Заодно и проверим, что умеют.

— Как скажете, ваша милость!

Я направился к распахнутым воротам донжона, оттуда уже не доносятся песни: прослышали, что хозяин во дворе, бдит и трудится, разбежались. Гунтер дисциплинированно пошел слева, приотстав на полшага, как вышколенный пес на коротком поводке, я невольно замедлил шаг, придумывая, что спросить или какие задания он ждет, Гунтер идет молча, искоса посматривая в мое исполненное, надеюсь, благородной задумчивости лицо.

— Что будете делать, ваша милость?

Я тоже посмотрел искоса, язык дан человеку, чтобы скрывать свои мысли, ответил с веселым легкомыслием:

— Сперва обживусь… Здесь право первой брачной ночи существует? Хватит спать у костра, получать раны, трястись на коне с утра до вечере и снова до утра, голодать по несколько суток… Отъемся, отосплюсь…

— А потом?

Он спрашивал настойчиво, мне не понравился блеск черных, как маслины, глаз.