Ричард Длинные Руки — фюрст

— Это намек? — спросил я.

— Еще какой! — сказал он бодро.

Я кивнул ему на кресло у стола. Пока Ордоньес усаживался, я вытащил из ящика два оловянных кубка, вытер и поставил на середину столешницы.

— Ваш кувшин никогда не бывает пуст? — спросил Ордоньес.

— Повезло, правда? — спросил я. — Прошу.

Он взял кубок, с выражением крайнего удовольствия поднес ко рту.

— А вы?

— Воздержусь, — ответил я. — Государственные мужи обязаны избегать таких соблазнов.

— Так никто ж не увидит!

— А я?

Он хмыкнул и сделал большой глоток, перекосился, задержал дыхание, некоторое время сидел с побагровевшим лицом и не смея дохнуть, наконец, медленно выдохнул воздух.

— До печенок продрало…

Дверь приоткрылась, заглянул Юрген, оглядел нас с подозрением, а Ордоньес загородил локтем кубки.

— Рапорт со шканцев, сэр! — доложил Юрген почтительно. — Ветер умеренный до свежего, сэр. Устойчивый, без порывов.

— Спасибо, Юрген, — ответил Ордоньес и, взглянув на меня, добавил: — Ваша милость барон.

Юрген вышел, я сказал осторожно:

— Если здесь такие штормы часто, местный флот должно часто выносить на берег. В ту или другую сторону.

— Перед штормом все корабли, — сказал Ордоньес, — торопятся выйти из бухты. И вообще спешат от берегов подальше. Если бы штормы не налетали внезапно, корабли вообще бы не тонули.

— Как этот?

— Это не шторм, — ответил он обстоятельно, как и Юрген. — А вообще большинство кораблей в самом деле гибнет у берегов. В море — единицы.

В дверь заглянул Яков, глаза возбужденно блестят.

— Замечен остров, сэр!

— Прекрасно, — ответил Ордоньес. — Ваша светлость…

Он с поклоном пропустил меня вперед, старательно обучается светским манерам, я вышел гордо и с достоинством, показывая ему, как придется потом ходить и двигаться, когда разведет овец и привезет в столицу для продажи.

Свободные от вахты матросы сгрудились у правого борта, все смотрят вперед, указывают пальцами, голоса приглушенные, будто чего-то опасаются.

Питер Мертон уже там, красные, как пламя, волосы стоят дыбом, борода торчит во все стороны, жесткая, как проволока, что идет на кольчуги, и вообще он, просохнув, стал как бы шире и массивнее. Даже голос позвучнел, в нем появились командирские нотки. Сейчас он горячится больше других, тычет пальцем с таким неистовством в небосвод, словно старается проковырять его ногтем.

— Вон там! — гремел его медный голос. — Видите струйку дыма?.. Как раз впереди по курсу?.. Это и есть тот самый маяк!

— Настоящий? — спросил я.

Он оглянулся, сдвинул плечами, массивными и по-звериному налитыми силой.

— Для нас настоящий. А так, конечно, непонятный.

— Чем? — спросил я.

— Всем, — ответил он сумрачно. — Кто поставил, зачем, когда, с какой целью… Да и маяк ли…

Я проследил за его взглядом, далеко на горизонте к темнеющему небу поднимается едва заметная серая струйка. На фоне закатных облаков смотрится почему-то тревожно, хотя ничего вроде бы особенного, так, дымок…

— Последние годы это называют маяком «Горящий», — сказал он. — Ничего особенного, но там в самом деле горит нечто, слава идет дурная, моряки обходят стороной…

Корабль, подгоняемый попутным ветром, не идет, а летит; вскоре я увидел поднимающийся из воды островок белого камня, на вершине руины, словно обычный каменный дом какой-то шутник вознес на высоченный каменный столб…

Этот дом горит могуче, страшно, жутко. Налетающий порывами ветер колышет оранжевый с черным столб огня. Даже отсюда слышу треск горящего материала и торжествующий рев пламени. В самом деле ветер на миг изменился, я услышал сильный запах гари, в холодном мире неприятно скользнула струя перегретого воздуха.

В башне, где-то посредине, из трещины вырывается струя черного дыма. Все смешивается в жаркий столб огня, что упорно старается добраться до неба, но ветер всякий раз раскачивает столб, иной раз вообще почти пригибает к камням.

— Жаль, — сказал я.

— Чего?

— Такой хороший был маяк.

Он хмыкнул.

— Он и будет. Это вот горит… не скажу, что вечно, но все летописи говорят. Что он горел… всегда. Конечно, это брехня, сперва должны ж были построить сам маяк, как думаете?.. Вот-вот! Но одно верно, сам могу подтвердить, что я здесь двадцать лет плаваю, а он сейчас горит так, как и тогда, когда я его увидел первый раз…

Он горделиво пыжился, уже и забыв, что недавно потерял корабль, что его самого едва не выбросили за борт, вот уж оптимист, не помнит неприятных вещей.

Ордоньес пробасил:

— Юрген, пройди еще милю и… брось якорь. Я не рискну в ночи разбить корабль о камни.

— Здесь глубоко, — заверил Мертон, — а до ближайшего острова как раз доберемся к утру!

— Ничего, — ответил Ордоньес. — Мы не торопимся.

Он сказал высокомерно:

— Капитан, вы слишком осторожны!

Ордоньес нахмурился, но перехватил мой предостерегающий взгляд и сказал подчеркнуто мирно:

— Да, капитан, да. Я, адмирал флота, осторожен.

Корабль приближался слишком быстро, матросы постепенно убирали паруса, замедляя скоростное скольжение по водам, наконец прогремел вопль:

— Убрать стаксель! На фалах стоять!

Ордоньес прокричал:

— Отдать якорь!