Ричард Длинные Руки – фрейграф

Нет, человеком я поднимался бы намного дольше. Хоть и тяжело тащить тяжелое тело, зато размеры позволяют не искать тропки, а все труднопреодолимые для человека уступы мало что значат…

Я поднял глаза кверху, оптимизм выдуло, как ледяным ветром. Вершина, как и вся гора, тонет во мраке, но мне достаточно света звезд этой половины неба, чтобы видеть ее отчетливо. И чтобы понять, что мне туда карабкаться несколько суток… А погоня, понятно, настигнет меня раньше.

Сцепив зубы, я тащил себя вверх и тащил, каменная поверхность уплывает вниз неспешно, но безостановочно. Иногда я чувствовал себя мухой на стене, гадостное липкое чувство страха, лапы дрожат, когти обломаны, все мышцы ноют, стонут и молят о пощаде…

Я твердил себе, что уже близко, ну почему эта карнисса должна расти именно на макушке, Господи, ну что за выверт, камни везде одинаковы…

Глаза уловили высоко впереди странный блеск, я взобрался еще на пару уступов, а там выше прямо из блестящих сколов торчат растения. Если это не карнисса, то я не дракон.

Цветы закрыли чашечки на ночь, мелкие такие бутоны, здесь их пять штук, а вон там выше еще пара… Я осторожно взял камень в лапы, сдавил. Теперь понимаю, почему никому даже в голову не приходило попытаться насчет отвара из корней.

Камень сопротивлялся, хотя даже гранит уже сдался бы. Я напряг все силы, в лапах наконец сухо хрустнуло. Камень не раскололся, а рассыпался, как песок. В моих когтисто-перепончатых остался тонкий стебель с белым корнем, как у сельдерея.

— Вот оно, — пробурчал я.

Раздавив еще несколько камней, я оставлял карниссу и тяжело взбирался наверх, где отыскал еще три местечка. Лапы ноют, быстро покрываясь ранами и ссадинами, я залечиваю, и тут же все повторяется снова и снова.

— Остановись, — сказал я себе, — не жадничай. Если зайдешь слишком далеко, снизу успеют прибыть более подготовленные…

Из большого ящера в поменьше трансформация идет быстрее, я собрал карниссу с корнями в один мешок, сорвал три цветка и сунул в другой. Это для Мириам и ее родителя…

В груди что-то шелохнулось, все-таки быстро свинею, а это нехорошо. Нельзя давать себе волю, так человек быстро превращается в сволочь, а потом и вовсе в демократа.

Морщась, я выломал еще штук пять камней с торчащими из них растениями, разделил добычу на два мешка и огляделся. Жаль остающуюся эндемичную травку, но, наверное, надо ее сжечь огненным дыханием. Ибо не служит исцелению людей, а только одному тирану, вожаку объединения племен, продлевая ему жизнь снова и снова. Может быть, до бесконечности. Или будет продлевать другому, который сумеет выбить этого из захваченных долин и захватит гору себе…

Я уже раскрыл пасть и набрал в грудь воздуха, чувствуя, как разгорается жар, но взгляд упал на цветы, где ночные муравьи продолжают пасти тлей, отгоняя хищных жучков, где формируются капли росы… А, собственно, чего я так ратую, чтобы это было доступно для всех? Сам демократ хренов! Дураков да дебилов собираюсь поить, чтобы жили вечно? Не так уж и страшно, хоть и крайне несправедливо, что будет пользоваться какой-то гад, у которого хватило силы, отваги и наглости загрести все под себя.

Во-первых, будет давать и своим близким, потому что ни одна сволочь не хочет оставаться одинокой. Во-вторых, самое главное, даже самый жестокий гад пресыщается жестокостями и кровью, начинает задумываться о смысле бытия. Только большинству не хватает жизни, чтобы о ней задуматься, но когда жизнь долгая, очень долгая, всяк постепенно приходит к мудрости…

Я вздохнул, очень медленно и тихо выпустил часть огненной струи в землю. Остальное пусть идет на обогрев и подпитку мышц. Собственно, не мое дело рыться в анатомии. Любой организм — гомеостат, сам должен поддерживать себя на уровне.

Снизу в самом деле доносится шум, словно наверх взбирается большая орда крупных муравьев. Я оттолкнулся всеми четырьмя и взмыл почти свечой, долго карабкался вверх, а потом опасливо взял в сторону, все время напрягаясь в нехорошем предчувствии, что если не все арбалеты сгорели…

Глава 10

Две женщины прижались к земле, когда я навис над ними, громадный и страшный, но принцесса, как только сообразила, что эта внезапно возникшая темная гора и есть ее любимый дракон, вскочила и с радостным визгом бросилась мне на шею.

Мириам приподнялась и наблюдала за нами с тревогой, а принцесса целовала меня в морду, щупала ноздри, а они у меня — горилла помрет от зависти, прижималась всем телом и счастливо верещала, верещала, верещала.

— Траву нашел? — спросила Мириам с недоверием и надеждой. — А то там все полыхает…

— Мы думали, — пропищала принцесса, — вулкан проснулся.

— Это я пошалил, — признался я.

— Зачем?

— Да просто так. Удаль, знаете ли… Она объяснений не требует.

Мириам повторила:

— Что с карниссой?

— Всю вершину оборвал, — сообщил я недовольно.

Они приняла мешок, удивилась, но заглянула вовнутрь и поморщилась.

— Половина с камнями…

— Я ж говорю, — повторил я, — всю вершину.

— Ох, что же вы за такие тупые рептилии…