Ричард Длинные Руки — герцог

– Женщины такое часто говорят, – согласился я ханжески. – А вот почему этот дядя с рубином смолчал, ясно и без лакмуса.

– Что такое лакмус?

– Волшебная бумажка, – объяснил я, – что всегда показывает, кто врет. И даже беременность определяет.

Она проговорила глухо:

– А почему вам все ясно?

Я поморщился.

– Похоже, мы поменялись местами. Теперь ты спрашиваешь, будто я бабка-гадальщица. Поясняю напоследок по доброте душевной. Я глубокая и утонченная натура. Настолько изысканная, что простому черепу не понять и не ощутить. Только вот эта жабка с крылышками сразу поняла, но ей от природы дано… Я сам себя порой не понимаю, такой умный. У меня и лицевой угол почти перпендикулярно-нордический, если смотреть с боку. И ума палата. Так что пусть предсказывают тем, которые попроще.

Когда мы вышли, граф виновато разводил руками и все повторял:

– Не понимаю… ну, не понимаю!.. Другим же получалось?.. Не понимаю… Почему?

– По крайней мере, – сказал я, – колдунья поступила сравнительно честно. Могла бы нести всякую чушь… Пойди проверь, что там в будущем! А она призналась, что это ей не по зубам. Кстати, не она первая. Думаете, граф, мне гадать раньше не пробовали?

Он повторил несчастным голосом:

– Но другим же предсказывала?

Зайчик подбежал и с готовностью подставил бок. Я сунул ногу в стремя, Бобик напрыгнул, но я успел подняться в седло и разобрал повод.

– То другие, граф, – ответил я высокомерно. – А мы не рабы!.. Христиане непредсказуемы.

– Это разве хорошо?

– Только трусы и парламенты страшатся непредсказуемых последствий. Вперед, в непредсказуемое!

– Как скажете, ваша светлость…

– Страшно?

– Ну, вы же впереди…

Он пустил своего коня рядом с Зайчиком, мне показалось, что его конь тоже переживает за хозяина, хотел похвастаться перед новым лордом, заранее раздувался от гордости, щас все узнает, но даже крохотных дракончиков прохлопал.

Я помалкивал, зачем тыкать мордой в землю, все мы только сверху христиане, наконец он сам сказал робко:

– Ваша светлость… но почему тогда все люди со всех концов королевства едут, чтобы послушать ее?

Я пожал плечами, не зная, как ответить просто и доходчиво, не сбиваясь на велеречивую проповедь о ценностях наступившего христианства. Вера в предначертанное и предназначенное возникла в человеке от страха перед сложностью и непредсказуемостью мира. На словах бунтуя против всего и всех, на самом деле любой трусливо жаждет строгого и непререкаемого порядка во вселенной, железного, несокрушимого, против которого даже воля богов – ничто. Так и появились парки у древних греков и мойры или кто-то там еще у древних скандинавов, одинаковые по функциям, как доски в заборе. Не подсматривая друг у друга, эти далекие друг от друга во всем народы придумали абсолютно идентичные системы: всеми правит судьба, рок, фатум – и никто изменить ничего не может. Существуют Книги Судеб, куда записано все-все наперед до самого последнего дня света. А раз так, то появились шарлатаны, что обещают за вознаграждение заглянуть туда и рассказать, кому что там написано. Словом, вполне комфортный замкнутый мир. Но человечество взрослело. Христиане – первые ростки взрослости духа. Разломав скорлупу, они вышли на простор неупорядоченного дикого мира, куда не решались высунуть нос даже боги, где ничто не предсказано наперед, и сказали, что сами построят Новый Мир, которого не существует ни в каких Книгах Судеб.

Он посматривал с ожиданием, наконец я неохотно разлепил губы.

– Сэр Генрих… мне иногда кажется, что я уже не рыцарь, а что-то вроде ходячей проповеди. Самому противно, когда что-то объясняю нудно… но только без нудности сложные вещи не объяснить. Хотите, про баб расскажу что-нить веселое и бодрое? И ничуть не нудное?

Он взмолился:

– Можно в другой раз?

– Почему? – спросил я удивленно. – Я много про баб знаю. Всякое-разное.

Он отмахнулся:

– Другие тоже знают. Скажите лучше это… нудное. Нудное, оно ж умное, да? Почему-то умное всегда нудное.

– Согласен, – сказал я. – У самого выворачивает челюсть.

– Все-таки буду счастлив послушать от вас, это же высокое доверие, когда о таком… Но сейчас…

Я вздохнул, ответил, скрепя сердце:

– Дорогой граф, человек боится необъятности мира. Нам всем страшно!.. Это зверь не понимает, кто он и что с ним, и потому не страшится, а человеку страшно. Человек страстно желает быть частичкой чьего-то плана, быть встроенным в какую-то картину… Отними это у него – запьет или кончит жизнь самоубийством перед лицом такой страшной неизвестности.

Он пробормотал:

– Лучше бы встроиться в хорошую картину.

– Язычники страдали от своего рока, – сказал я. – От судьбы!.. У них предсказано даже, как их боги погибнут. Зато христиане освободили от рока, дав взамен нечто намного более ужасное для слабых людей: свободу!..

Он посмотрел с сомнением, так ли понял.

– Свобода… страшнее?