Ричард Длинные Руки — коннетабль

Я засмотрелся, она перехватила мой взгляд, брови сдвинулись на переносице. Голос ее прозвучал холодно и бесстрастно, словно со мной разговаривал компьютер:

– Кстати, чтоб не забыть… Если тебе в голову вдруг придет, что я – женщина, а ты – мужчина…

Меня передернуло так, что зубы звякнули, а уши захлопали, как у гончей собаки.

– Что вы, леди Джильдина, как вы могли такое даже подумать?

– Все понял? – сказала она угрожающе.

– Все, – сказал я поспешно, – мне даже в голову не приходит такая дикая мысль, что вы это… как его… женщина!

Она продолжила так же холодно:

– …то я просто убью тебя.

– Да понял, понял, – сказал я еще торопливее. – Я такой, понятливый.

– Это хорошо, – обронила она в заключение. – Чтоб даже разговор не начинал.

– Не начну, – пообещал я. – Я, конечно, дурак, но не до такой же степени… Как только увидите, что я расстегиваю штаны перед вами – убивайте сразу. Нет, я раньше сам убьюсь.

Она скривилась.

– Все-все, много болтаешь.

Я знаками показал, что молчу, нем, как сто тысяч рыб, и вообще, я же партнер, как можно говорить о такой дури, как о чем-то подобном между партнерами?

Она легла близко от кромки, так чтобы с одной стороны вода, с двух других – стена. Единственное место, откуда могут появиться люди или звери – тропка, по который прошли и мы, именно с той стороны оставлено свободное от острых камней место, где мог бы лечь и обсушиться я.

Я все это понял, смолчал, Джильдина – плоть от плоти этого жестокого мира. Под багровым быстробегущим небом наши тела выглядят так, словно выкупаны в раскаленной лаве и все еще пышат огнем. Я лежал под теплым, уже не жгучим огнем с неба, отдаваясь отдыху. Воздух прогрет, земля подо мной горяча, как булыжники в бане, в небе затихает грохот, в тишине слышится слабое бульканье родника.

– Правда, хорошо? – спросил я.

Она смолчала. Я скосил глаза, она лежит расслабленно на спине, взгляд синих глаз устремлен в багровое небо. По радужной оболочке бегут быстро темнеющие пурпурные тучи. Лицо с некоторой натяжкой можно счесть аристократичным: красивый разлет бровей, гордая приподнятость скул, точеный, хоть и перебитый, нос, четко обрисованные губы, упрямо выдвинутый боксерский подбородок…

Даже шея не такая уж и жилистая, когда вот так, в покое. Плечи, правда, широки, как у пловчихи или олимпийской чемпионки по гимнастике, но ключицы тонкие, уязвимые, впадинки там глубокие и широкие, что подчеркнуто мощью грудных мышц. Сами грудные железы выглядят жалко, как будто размазаны тонким слоем по скоплению могучих мускулов. Ареолы в лучах такого солнца красные, а соски после купания в холодной воде как встали столбиками, так и торчат, жалобные и беззащитные среди этого нагромождения сухих мышц, жил и костей.

Она не двигается, хотя видит, как я пристально рассматриваю ее тело. Я наклонился и медленно коснулся губами ближайшего ко мне соска. На удивление горячий, я коснулся его кончиком языка, провел им вокруг, снова потрогал губами сам торчащий сосок. Он начал разбухать быстрее, чем я ожидал. Мои губы разомкнулись, Джильдина не шевелится и почти не дышит, я снова опустил голову, раскрыв клюв, как птица, завидевшая созревшую ягоду земляники.

Не знаю, что она думает, но мне через некоторое время в самом деле понравилась вот такая игра, если честно, весьма опасная. Ее грудь реагирует так послушно и предсказуемо, что просто чудо, и то, что началось как не знаю что и зачем, начало принимать вполне определенные очертания.

Вторая рука уже трогала вторую грудь, я ее отыскал по торчащему соску, а пока отыскивал, было впечатление, что щупаю губернатора Калифорнии. Чтобы согнать наваждение, перенес внимание и на эту: губы теребили сосок, а пальцы все-таки нащупали под ним и молочную железу. То же самое, как если намазать на вырезанную из дерева грудную мышцу тонкий слой майонеза и прикрыть кожей. Когда Джильдина играет этими глыбами, молочные железы почти не видны, да и кто на них обратит внимание: нам, мужчинам, либо грудь коровьего размера, либо на фиг вовсе. Нас больше восхитят холмы мышц чемпионки по бодибилдингу, у которой грудные мышцы помышцастее, чем у Шварценеггера и даже Колемана.

Под моими пальцами твердая, как горячий камень, плоть медленно расслабляется. Даже красиво нарезанный ровными квадратиками живот стал гладким и мягким на ощупь. Пару раз, правда, затвердевал рывком, я поспешно пересматривал, что не так сделал, мы ж грамотные, и под пальцами снова все успокаивалось до такой степени, что мои пальцы могли бы прощупать все до позвоночника, если бы такое вдруг взбрело в голову.

Но я не йог, это они так массируют позвоночник со стороны живота, а я опускал руку все ниже, не отпуская губами распухший сосок, что стал крупным, как слива, и буквально обжигает мой рот. Ладонь, пройдя впадину живота, начала подниматься, кончики пальцев ощутили твердое.