Ричард Длинные Руки — король

— Любезный и неглупый король Иоганн-Георг Гехинген, — ответил я послушно, — при нем злая и властолюбивая королева Бразельда. Но дура, раз уж поставила на Мунтвига. Еще двое сыновей, меня совершенно не интересуют, и сказочно прекрасная дочь Леонора.

Она перебила:

— А вот здесь подробнее.

— Зачем? — спросил я невинно.

— Это может быть подводным камнем, — объяснила она, — но может быть и якорем спасения. Женившись на Леоноре, вы упрочите...

— Спасибо, — прервал я. — И не надейтесь!.. Во-первых, она не в моем вкусе, во-вторых, несовершеннолетняя, хотя уже такая... что нет, лучше проеду мимо.

— Боитесь?

— Начнут предлагать в жены, — объяснил я, — на вырост! Не люблю отказывать.

— Почему? Король должен этому научиться с колыбели.

— Я что, рожден в королевской семье? Я прост, как голая обезьяна Дезмонда Моррисона, был такой великий лорд, не то отыскавший, не то создавший эту обезьяну. И вообще не решил, на женщине какого типа готов жениться. А вы решили?

— Я вообще не готова жениться на женщине, — отпарировала она.

Я продолжал подкладывать ей пирожные, сейчас, когда жрет, почти женщина, но есть в ней нечто таинственное, даже опасное, но замечаешь не сразу, остановленный холодным высокомерием на ее лице, ледяным спокойствием взгляда, расчетливостью каждого жеста и неторопливостью движений.

Ее взгляд слишком уж глубоко заглядывает в тайники моей необъятной души, и хотя она у меня вся сверкающая и чистая, но зато мозг лучше не показывать, там кора — лишь пенка на кипящем молоке инстинктов, стыдных желаний, страстей, злобы, похоти и почти всех семи смертных грехов, что уже известны этому миру, и двенадцати, известных только мне.

В ее глаза тоже лучше не смотреть слишком долго, зрачки становятся все шире, и вот уже падаешь в этот бездонный космос, где звезд не видно даже на краю вселенной.

— Ваше высочество? — спросила она несколько измененным голосом.

— Да так, — сказал я стесненно и отвел взгляд. — Показалось, что у вас ресница выпала. Или загнулась...

— Которая? — спросила она и посмотрела на меня прямо и бесхитростно.

Я стиснул челюсти, заставляя себя выстоять против ее странного влияния, указал взглядом на левый глаз.

— Вот там... в верхнем веке.

— Сумеете поправить? — спросила она деловито. — Или потом поручу фрейлинам?

Я пробормотал:

- Тогда не дергайтесь. У меня руки особенные, деликатные, привык коням ломать крестцы и смирять... ну, баядерок... Смотрите прямо, нет, только не на меня, умоляю!.. На кого-нибудь, кого не жалко. Вот та-а-а-ак... Все, поправил!.. Это вот толстое и загнутое просто зацепилось за соседнее коромысло. У вас они слишком длинные и пушистые.

Она кивнула.

— Я понимаю, это не комплимент.

— Конечно, — заверил я. — Чтоб я да говорил вам комплименты? Да ни за что в жизни!.. Вы настолько совершенны, ваше высочество, что любые комплименты для вас будут лишь оскорблением.

Она задумалась, пытаясь осмыслить мои умности, я в них настолько хорош, что часто сам не понимаю, что сморозил, но главное, чтобы звучало красиво, для демократа обертка всегда важнее смысла, а мы все идем к победе демократии, только никто о грядущем ужасе еще не знает.

Поздно ночью, вытолкав лордов в коридор, я лег в холодную и пустую постель, где вспомнил со злой иронией, как в Храме мечтал, что, когда доберусь до Генгаузгуза, перетаскаю в постель всех баб, что попадутся в поле зрения.

Сейчас же, увы, даже теплая и мягкая Джоанна хоть и в соседнем крыле, но недосягаема, как и все остальные.

Нужно дождаться утра, провести большой прием по случаю моего возвращения, съедутся лорды не только Генгаузгуза, но и ближайших владений, Альбрехт не зря весьма настойчиво напомнил, что все должны увидеть меня в блеске грозной славы, а то пошли всякие разные слухи...

После нашего ухода Леопольд вздохнет свободнее, гостевой дворец снова станет его, и только его. Я отнял у Мунтвига, но теперь все вернется к Леопольду, так что король только выиграл от нашего вторжения.

Рано утром я проснулся от ворчания Бобика, он приподнялся и грозно смотрел на дверь. Я привстал на локте, крикнул:

— Кого там ангелы принесли в такую рань?

Из-за двери раздался полный достоинства голос:

— Вот как вы разговариваете с самим вице-канцлером!

— А-а-а, — сказал я, — входите, Альбрехт. Вас уж точно принесли не ангелы.

Он вошел подтянутый, как всегда, безукоризненный в одежде и манерах, шляпа с пером, но не снял, ему дарована привилегия не снимать в моем присутствии, как, впрочем, и всем моим лордам, мне повелеть такое ничего не стоит, но другие за такую привилегию убить готовы.

— Архангелы? — поинтересовался он.

— Разве что с рогами, — сказал я кисло. — Граф, вы такая ранняя пташка, только не чирикаете.

Он смотрел на меня с таким изумлением, что вот-вот выронит кипу бумаг под левой рукой.

— Ваше высочество! — проговорил он полным ужаса голосом. — Как можно?

— Чего? — спросил я с подозрением.

— Вы были в монастыре всю зиму, — напомнил он с потрясенным видом, — а сейчас в вашей постели ни одной женщины? Я ожидал хотя бы дюжину... У вас как со здоровьем?

— Граф, — сказал я, — заткнитесь.