Ричард Длинные Руки — ландлорд

— Кто знает? — ответил я. — Возможно, хотел лишь прикоснуться к вам, такой нежной, объясниться в любви. Он весь в цветах, заметили?.. В смысле, в поре. Поре опыления. Вот и потянуло к вам, другому нежному цветку...

— Тогда зачем вы его?..

— Я не был уверен, — пояснил я. — А самое главное — как я могу дать ему прикасаться к вам, когда здесь я, самец во всей красе? Я ж не вуайерист какой, чтобы вот так спокойно смотреть...

Ее щеки восхитительно покраснели, я мучительно думал, какую бы грубость еще сказать, чтобы держать между нами барьер, а то мои руки уже тянутся к ней, я уже вижу, как она опускает прелестную головку мне на грудь и затихает, счастливая, что о ней позаботятся.

Нет, это надо в себе давить. Паладин, в сердце которого женщина начинает занимать значительное место, — уже не паладин. Паладин думает и действует только во имя высокого, а женщина по определению там находиться не может.

Даже то, что называется любовью, — всего лишь одухотворенное половое влечение. Потому благородный Роланд, умирая в Ронсевальском вроде бы ущелье, прощается не с верной невестой Альдой, что ждет его возвращения, а со своей возлюбленной спатой, то бишь обоюдоострым мечом.

Бобик приволок снова ящерицу. Она еще слабо дрыгала всеми четырьмя лапами, я быстро разделал ее, ничего особенного не нашел, разве что размеры не ящеричные, а скорее, динозаврьи. Не тираннозавр, конечно, но и не среднеевропейская ящерица.

Леди Беатриса спросила испуганно:

— А тут что... зайцев или барсуков нет?

— Все есть, — успокоил я, хотя далеко не был так уверен, — просто моя собачка очень любопытная. Любит добывать новое.

— Господи, но опять... ящерица...

— Отличное мясо, — заверил я. — Если отбросить религиозные предрассудки, то можно есть абсолютно все на свете! Мы не свиньи какие-нибудь, что отказываются, к примеру, от бобовых...

Мясо быстро жарилось на углях, белое и сухое, как у цыпленка, абсолютно нежирное, хотя проблема малокалорийности здесь еще не скоро встанет, потек сладковатый запах, в моем желудке громко и немелодично квакнуло.

— Ваш желудок есть просит, — сказал я.

Она возмутилась:

— Это у вас урчит!

— Да? — переспросил я. — Надо же... так громко. Нет, это все-таки у вас... наверное.

Пес, сожрав внутренности ящерицы, следил и за тем, как я режу мясо на тонкие ломтики. Леди Беатриса взяла без брезгливости и ела достаточно спокойно, не жеманничая и без всяких женских штучек. Оставив нам по большому ломтю, я остальное бросил Бобику. Он поймал на лету и сожрал с такой скоростью, как если бы ухватил пролетающую муху.

Леди Беатриса хотела бросить ему и свою долю, я сказал настойчиво:

— Лопайте сами! Скромность украшает, но оставляет голодным.

Она, к моему удивлению, подчинилась, ела сама, а Псу бросила в самом конце завтрака чисто символический кусочек.

— Он так смотрит, — сказала в оправдание, — я просто не могу.

— Он хитрый, — ответил я. — Ладно, будем искать дорогу дальше или останемся здесь жить?

Она посмотрела с укором, я бесстыдно оскалил зубы и посмотрел ей в глаза. Мол, когда мужчина смотрит женщине в глаза, все остальное он уже осмотрел.

Зайчик копытом выбил из земли булыжник и с хрустом раскусывал его, смешно раздувая щеки. Леди Беатриса уставилась с ужасом, я сказал примирительно:

— Не траву же ему жрать в незнакомом месте? Еще не известно, что за трава. Нажрется, а потом закрякает, гнездо вить начнет... А гранит, он и на Марсе гранит.

Мы пошли к Зайчику, я уже прикидывал, как заброшу ее в седло, как она на мгновение окажется в моих объятиях, но взгляд упал на толстую, как купчиха, и очень красивую гусеницу, что неуклюже ползет через нашу полянку. На щепочке упала и перевернулась, долго извивалась на спине, пытаясь за что-то зацепиться. Я оглянулся: на той стороне; откуда ползет, деревья унылые и с повисшими листьями, а на другой — молодые и бодрые, листья сочные.

— Бедолага, — сказал я сочувствующе. — Я тебе помогу, родная...

Осторожно поднял ее и, держа на ладони, понес через поляну, там посадил на веточку с молодыми листочками. Гусеница сперва уцепилась всеми коротенькими лапками, не веря счастью, потом осторожно вытянула шею и потрогала ближайший листок. Я с облегчением вздохнул, когда она с энтузиазмом вгрызлась, вернулся к Зайчику.

— Леди Беатриса, прошу вас.

Она дождалась, когда я преклоню колено, легонько вспорхнула в седло, коснувшись меня всего дважды: подошвой сапога и кончиками пальцев — склоненной головы.

Уже с седла перебралась на круп, оттуда посмотрела сверху вниз со странным выражением.

— Это что же, — поинтересовалась она ровным голосом, — какой-то магический ритуал?

— При чем тут? — удивился я. — Вы же видели, ей переползать на ту сторону целый день!.. А для гусеницы — это год жизни.

— И что? — спросила она с непониманием.

— А то, — пояснил я, — что вот для нее явлено чудо. Она стремилась к тому дереву... р-раз — и готово! Она уже там.

Хорошенький носик сморщился.

— Это понятно. Но вам это зачем?

Я сдвинул плечами.

— Леди, вам непонятно, но смею вас уверить, что иногда добрые дела делаются и просто так, не за деньги, или земли.

— Вы на что намекаете?