Ричард Длинные Руки — ландлорд

Я тихо поцеловал ее в уголок рта. Абсолютное большинство женщин так и не знает, что такое оргазм, времена такие. Это и все сопутствующее называется сладострастием, которое надо смирять, так учит церковь... вообще-то верно учит, вот Наполеон точно сказал, что великие умы избегают сладострастия, как мореплаватель избегает рифов. Потому и стал великим гением, что избегал, хотя баб у него хватало, но на этом деле не зацикливался, а слезал и шел работать дальше.

Она затихла в моих объятиях, я держал нежно и бережно, прислушиваясь к ее дыханию, стараясь угадать ее мысли и желания. Богат не тот, кто берет, а тот, кто дает. Я могу дать, при этом у меня не убудет, как этого не понимает большинство мужчин даже в моем срединном а что уж говорить про людей этого мира!

— Я сошла с ума, — шепнула она. — Мне нужно чтобы отец Киргелий наложил на меня тяжелую епитимью.

— За что?

— Я поддалась зову плоти.

— У тебя не было зова плоти, — ответил я шепотом. — Зов плоти у тебя вызвал я, так что себя не казни.

— Но я должна была противиться!.. А я не только не противилась... Мы согрешили. Это было сладострастие.

— Нет, — прошептал я нежно ей в розовое ушко. — Нет. Церковь говорит верно, однако... Кого-то сладострастие может подмять и лишить разума, а кого-то никогда и никак... Увы, мы оба из такого теста. Или из такой глины. Церковь против сладострастия, ибо, поддавшие ему, простые люди предают, грабят, убивают, лжесвидетельствуют... Но сильные люди наслаждаются своей плотью без страха, что станут ее рабами. Правда, и сильные не делают это открыто, даже не говорят, что нарушают церковные запреты... хотя на самом деле они не нарушают, там есть оговорка насчет сильных духом... Но перед простыми людьми приходится таиться, иначе и они восхотят таких же свобод, но у них нет воли сильных людей, потому простые в сладострастии сразу превращаются в животных...

Не знаю, понимает ли, что говорю, но общий успокаивающий тон подействовал, я чувствовал, как расслабилась уже и ее испуганная душа, выпростала крылышки и робко помахивает ими, проверяя, не отвалились ли за годы бездействия.

Я держал ее в объятиях, как испуганного щенка, что боится этого мира и прячется в теплое и надежное. Так и она зарывалась в меня, прятала лицо на моей груди, страшилась открыть чудесные глаза, а на щеках все блестят мокрые дорожки.

Еще помню, как встряхивает именно первый оргазм, кажется, что в диком и свирепом наслаждении душа расстается с телом. Потом это дело воспринимается проще, наслаждение уже не такое острое, потому сейчас баюкал ее, такую потрясенную, нежно целовал в макушку и шептал успокаивающие слова.

Она так и заснула в моих объятиях, а я просидел полночи, держа ее в руках, а потом осторожно лег, все так же, не выпуская из объятий.

Кажется, все-таки я заснул: костер горит ярко, Пес спит чутко, Зайчик вообще не спит, а как перипатетик ходит вокруг костра, все спокойно, а если что и появится, разбудят.

В какой-то момент я ощутил, что она проснулась. Не шевельнулась, не вздохнула, дыхание такое же ровное, но я ощутил остро, что очнулась и быстро-быстро перебирает в памяти все, что случилось. Я чувствую под своими пальцами, как волна жара прокатывается по ее телу, но, увы, чувствую и то, что это не желание повторить все снова с учетом полученного опыта, а что-то иное...

Наконец она потихоньку начала выбираться из моих рук. Я сделал вид, что сплю, расцепил безвольно пальцы. Она потихоньку встала, оправила измятую одежду.

Я оставался с плотно сомкнутыми ресницами, что не мешает видеть багровый силуэт рядом с россыпью багровых комочков на месте затухающего костра.

Еще пара минут, чтобы она привела мысли в порядок, и я зевнул, потянулся, открыл глаза. Посмотрел на нее, потер кулаками глаза, давая ей возможность самой определиться, если еще не определилась, как себя вести и как держаться дальше.

— Сэр Светлый, — донесся ее чистый голос, — ну и спите же вы!

Я опустил руки, она смотрит мне в лицо настороженно и бесстрашно, но тело напряжено, будто готовится защищаться изо всех сил, а в глазах испуг и беспомощность.

Я развел руками.

— Да, что-то разоспался. А это что за звери?

— Добыча, — объяснила она. — Ваш Бобик натаскал. Вы же сказали, что он предпочитает свежатину?

— Он гурман, — согласился я. — Вот только самого никак не научу готовить. Думаю, он все умеет, только делает вид, что это для него сложно...

Я видел, как она незаметно перевела дух. Оба разговариваем так, как будто ничего не случилось, сейчас ясный день, а то, что стряслось, могло произойти только в полной темноте, когда и праведника может охватить затмение.

На этот раз мы вдвоем разделали ящериц, поджарили мясо и дружно полакомились сочным нежным мясом, белым и совершенно нежирным, чего здесь пока еще не ценят. Хотя, конечно, я ел машинально и не чувствовал вкуса. Догадываюсь, что и она держится изо всех сил, ведет себя так, как надо, а не как хотелось бы и как обычно ведут себя люди простые и всякие животные, в том числе и самые милые.