Ричард Длинные Руки – паладин Господа

Его раскачивало все сильнее, по лицу сползали крупные мутные капли, а на лбу с готовностью выступали новые и новые. Глаза посмотрели на меня почти невидяще. Он вытер дрожащей ладонью лицо, что сделало его похожим на коммандос в джунглях Вьетнама, прошептал:

– Костер?.. Я могу и без костра.

Ноги подломились, он сполз по стволу дерева на землю. Дыхание из жирной груди вырывалось с хрипами, стонами, клекотом.

– Без костра? – поинтересовался я все еще зло. – Такой храбрый?

– Это... – ответил он едва слышно, – дело... слуг... ляди...

Я хмыкнул:

– Это дело мужчин!

Он кое-как встал на колени и молился, часто крестясь, даже не крестясь, а налагая на себя крестное знамение, а то и вовсе осеняя себя знаком животворящего и чудодейственного креста. Я фыркнул, по мне все эти биения лбом в землю оскорбляют бога больше, чем мое откровенное неприятие его власти. Неужели этим придуркам кажется, что богу приятно быть владыкой рабов?

Я собирал сухие щепки, мох, сдирал бересту, потом долго искал среди камней подходящие, стукал ими один о другой, пробуя на предмет искр. Все это время придурок тыкался жирной мордой в землю, как только пузо не раздавит, осенял себя размашистыми взмахами и возглашал хвалу и снова хвалу, будто богу совсем не хрена делать, кроме как спасать этого свиноморда.

Я начал сооружать щепки и бересту шалашиком, так мы делали в турпоходах и на вылазках, запоздало сообразил, что, по его мнению, я как раз и веду себя каки его слуга, его челядин. Разозлился так, что едва не въехал кулаком в жирную потную морду, снова захотелось встать и уйти, пусть это ничтожество само тащится в свой Кернель.

Он наконец обернулся в мою сторону. Я думал предложит помощь, однако он проскрипел недовольно:

– Сэр Ричард, вы не вознесли хвалу Всевышнему!

– Ага, – буркнул я.

– Это кощунственно...

– Есть молитва делом, – отрезал я. – Она доходит еще быстрее! Кстати, она богу куда приятнее.

Он поморщился.

– Неисповедима пути господа! И не вам о них судить.

– Просто бог не лох, – ответил я еще злее. Камни стучали один о другой, один раз я ухитрился стукнуть по пальцу, да еще со всей дури, там показалась темная кровь. – Бог правду видит...

Он отвернулся и продолжал молиться еще громче, пугая на окрестных деревьях птиц, белок и прочие спящие существа. Я зло колотил камнем о камень, искры летели частые, густые, но поджигать мох не желали, да и летят как-то криво, ни одна не попала в нужное место, заразы...

Я пересел, стук камней разносился по всему лесу. Если костер не разгорится до того, как нас услышат волки... или медведи... или еще какая-нибудь лесная зверюга...

Из пучка мха, что лежит совсем в сторонке, показалась тонкая белесая струйка. Я поспешно перенес ее в приготовленную кучу, раздул искорку, обложил берестой, подул еще, нежно-нежно, ибо огонь как любовь: слабый ветер раздувает в пламя, а сильный гасит...

Гендельсон закончил молитву, как раз когда костер полыхал вовсю. Я подбросил сухих веток, на остальные сел, чтобы не простудить задницу.

– Бог дал спасение, – сказал он значительно, – бог дал огонь в ночи....

Я подул на разбитый в кровь палец. Хрен бы он дал, если бы я не лупил столько. Бог дает тем, кто дерется за свое, а лодыри да убогие только в молитвах счастливы.

– Надо понять, где мы, – сказал я.

Он посмотрел по сторонам.

– Мы в лесу, – сказал он важно.

– Да? – спросил я. – Как же я не заметил... Значит, надо понять, куда нас занесло. Пока они дрались, черный ангел теснил белого... и нас вместе с ним куда-то на запад... По крайней мере мне так чудилось. Или мерещилось, не уверен. Все-таки, наверное, чудилось. Но куда-то занесло... Обидно, мы уже были почти над Кернелем!.. Или в его окрестностях.

Огонь красиво и зловеще подсвечивал металл снизу. После того как был потерян плащ и перья со шлема, неприкрытое железо доспехов блестит во всей мужественмой красе. Но сам Гендельсон выглядит, как толстая элая жаба в панцире.

Я поглядывал на него краем глаза. Странное чувство превосходства закрадывалось в душу. Это его мир, но я, дитя асфальта, все же умею и могу больше. Конечно, я изнежен хорошей пищей, мягкой постелью, но все равно я даже в диких условиях умею больше.

Гендельсон привалился спиной к дереву. Тяжелы веки медленно сползали, закрывая маленькие глазки. Он вздрагивал, старался выглядеть бодро, но эти пол часа ходьбы по ночному лесу, похоже, вычерпали его силы до самого дна.

– Советую заснуть, – сказал я холодно.

– Но... – прохрипел он, – нужна стража...

– Не вам же, бла-а-а-гародному, – сказал я, – еще и ура-а-а-ажденному, заботиться о таких мелочах. Я посижу, посмотрю за огнем.

– Но я...

Он захрапел, не договорив. Нижняя челюсть отвисла, жирная рожа перекосилась. Толстые губы плямкнули, дунули, словно сгонял муху. Я некоторое время смотрел с отвращением, в воображении пронеслись вереницей картины, как засовываю в эти железные доспехи горящий уголек, мол, из костра им выстрелило или же из-за спины гаркну: «Беги!», чтобы он сослепа сонный в костер... либо башкой со всей дури вон в тот ствол...