Ричард Длинные Руки — пфальцграф

— Ну и наглость! Ты хоть понимаешь, куда ты попал? Это вот все-все… талисман, который подчиняется моей воле! Думаешь, почему за все века, а то и больше, этот замок никогда не был взят? Да потому, что он защищает еще и сам себя. И людей защищает, которые в нем. А слушается только одного-единственного человека…

— Тебя, конечно, — сказал я саркастически.

— Ты прав, — сказал он и, повернувшись к стражам, добавил резко: — Убейте его! Сейчас!

— Эй-эй! — крикнул я. — А поговорить? Он воззрился с изумлением:

— Что?

— Поговорить, — объяснил я. — Ты должен рассказать подробно, как ты превосходишь меня во всем, как заманил в эту ловушку… и какой я дурак, что сам сунул голову в твою мышеловку. И что ты все знал и предусмотрел заранее, а я был туп и слеп, действовал, сам того не понимая, по твоему плану…

Он слушал кисло, а когда я набрал воздуха, чтобы продолжить, махнул рукой.

— Убейте дурака!

— Я еще не все…

Но стражи ощетинились копьями, но я, успев за миг до того, как бросятся на меня, сорвал с пояса молот и швырнул в коридор. Сам ринулся следом, молот с частым металлическим лязгом очистил дорогу, вышвырнув на ту сторону смятые в лепешку тела, я поймал его растопыренной пятерней и… ощутил, что не могу сдвинуться с места. Тело застыло, я словно оказался в прозрачном стекле, зависнув в беге, сильно наклонившись вперед, одна нога в воздухе, вторая в толчке.

Хоффман зло ухмыльнулся.

— Ну что? Помогло?… Хотя молот у тебя в самом деле… ну ничего, я его освою.

Я хотел предложить, чтобы взял прямо сейчас, но он, как будто читая мои мысли, сказал с тем же злобным торжеством:

— После твоей смерти перестанет хранить верность? То-то. Вот тогда и возьму.

Я в бессилии смотрел, как он вскинул руки, став еще громаднее, прокричал длинное замысловатое заклинание. Стекло, сковывавшее меня, с треском рассыпалось, ставши зримым. Я попытался прыгнуть в сторону коридора. Незримые стальные тиски ухватили на лету с такой мощью, что перехватило дыхание.

Хоффман смотрел на меня с лютым торжеством.

— Прощай, дурак, — сказал он. — Умри!

Блеснул свет, я ощутил боль и шок во всем теле. Мышцы застонали, судорога прошла вдоль позвоночника до самых пят. Я задыхался, но, когда поднял голову, на лице Хоффмана увидел великое изумление.

— Умри! — вскрикнул он снова. — Умри!

— Убивать — негуманно, — прошептал я и ощутил, что каким-то образом вся эта громадная комната меня услышала. — Лишать жизни нельзя…

— Что? — заорал он. — Умри! Я повелеваю тебе: умри!… Силой талисмана, подчиненного мне, повелеваю…

Он вздымал руки, с кончиков пальцев начали сыпаться искры, а я ощутил, что понемногу получаю возможность двигаться.

— Ты не прав, — сказал я. — Гуманность — превыше всего. Ты дикарь, Хоффман, а я вот цивилизованный. Можно сказать, что это я делал эти механизмы. Ну, частично, частично.

Он скрипел зубами, лицо перекосилось, на поясе кинжал с золотой рукоятью, но Хоффман даже не подумал ухватиться за него, а я старательно смотрел со скорбной улыбкой матери Терезы и так же старательно изо всех сил думал, что я — гуманист, демократ, интеллигент, технократ и технолюб, обожаю науки и технику, всю жизнь мечтаю обслуживать сложные вычислительные системы…

Мышцы слушаются, хотя я не уверен, что защитный механизм позволит нанести вред Хоффману, которого считает хозяином. Но уже то, что отказывается убить меня, ощутив во мне нечто близкое к его сгинувшим властелинам, хорошо…

— Хоффман, — сказал я громко, — я гуманист и ненавижу причинять людям зло. В смысле, вред. Потому я позволяю тебе покинуть этот замок, захватив необходимые вещи, а также увести с собой верных тебе людей. Потому что я гуманист и весь в белом.

Стражники, разошедшиеся вдоль стен, ошалело переводили взгляды с хозяина на меня и обратно.

Хоффман завизжал:

— Убей его!… Заклинаю всей своей мощью!… Убей!… Это приказ!

В комнате нарастал гул, свет начал медленно слабеть, снова вспыхнул ярко, затем та же неведомая рука начала выключать по одной лампочке.

Я сказал громко:

— Я, твой настоящий хозяин, отменяю негуманный приказ!… Люди должны любить друг друга, помогать друг другу, изучать науки и ремонтировать технику, а не убивать один другого.

В помещении нарастал грозный гул. Хоффман побледнел, глаза горят, как у лесного зверя, с растопыренных пальцев бьют настоящие молнии, его трясет, он продолжает выкрикивать заклятия.

Мощные тиски сжали мое тело. Я напрягался изо всех сил, но чудовищное давление выжимало из меня жизнь, словно я очутился на дне Тихого океана или на сером карлике.

— Стой, — прохрипел я, кости мои начали потрескивать, — стой… мы же интеллигенты, говнюк… Как ты можешь… Я знаю, сколько битов в байте, квантовый комп… видел… на рисунке… звездолеты… ДНК… туманность Андромеды… гравитация… пидоры — тоже люди…

Давление ослабело, Хоффман тоже это ощутил, завопил:

— Сокруши его! Я принесу на алтарь трех девственниц!… Четырех!… Пять!

Давление резко возросло, меня то давило, то отпускало, я заговорил, чувствуя, что из меня вырывается то мышиный писк, то говорю басом: