Ричард Длинные Руки — принц-регент

— Вот как… Хитро… Надо как-нибудь… Но Целлестрин прост, он бил в одну точку, и у него, похоже, получилось лучше, чем у других.

— А остальные?

— Пока только он.

Я сказал подбадривающе:

— Но и ты, наверное, близок?

Он покачал головой.

— Не смеши. Я весь из соблазнов и пороков. А по нему видно, что никогда не воровал яблоки из чужого сада, как святой Августин. С молитвами, ночными бдениями, мольбой об очищении он вообще стал недосягаем для нас… Я как вспомню, когда увидел в коридоре тот яркий свет из-под его двери!

— Ну-ну?

— Я первым вбежал к нему, — сообщил он с некоторой гордостью, но тут же перекрестился, — и увидел тот неземной свет, исходящий от его лица! Выражение было такое кроткое и всепрощающее, что даже меня проняло, а это не так просто ввиду моей великолепной и такой нужной для жизни толстокожести. Братья, понятно, пали на колени и вознесли Господу благодарственную молитву.

— Представляю, — сказал я.

— Да, — согласился он. — Это было громко.

— Счастливые вы здесь, — сказал я. — А на тебя как взгляну, так плакать хочется. От зависти.

Он вздохнул, оперся обеими руками на шест и прижался к нему щекой, отчего вся огромная рожа перекосилась.

— С того дня, — сообщил он, — брат Целлестрин и стал творить чудеса. Пусть не великие, но, смекаю, постепенно вырастет, как думаешь?

— Я просто уверен, — ответил я бодро. — Значит, он постоянно творит чудеса?

— Небольшие, — снова уточнил он, — зато часто.

— Остальные завидуют?

— Еще бы! Сам понимаешь, другие вообще кипятком разбрызгивают!

— Особенно молодежь, — согласился я. — А что говорит аббат?

Он пожал плечами.

— А что он скажет? Ставит в пример. Говорит, из брата Целлестрина вот-вот вылупится очень великий подвижник, раз он уже сейчас праведник перед Господом. И предвещает, что брату Целлестрину предстоят великие дела и свершения.

От тележки с рыбой в нашу сторону крикнули и помахали руками. Брат Жак сказал добродушно:

— Надо идти работать. А то поговорить мы все любим. Даже без вина.

— Ну, — сказал я, — вино будет. Настоящее, церковное.

Он посмотрел с недоверием, я лишь загадочно улыбнулся. Вообще-то почти любое вино создано монахами, начиная от шампанского и всевозможных ликеров и кончая уже не вином, а грогом, глинтвейном, ромом и виски, но среди обывателей утвердилось мнение, что только кагор считается церковным вином, раз им причащают в церкви. Так что угощу их для начала кагором.

Похоже, местные монахи, не довольствуясь простой рыбной ловлей, разводят рыбу в искусственных прудах, так называемых садках, видно по тому, какие отборные рыбины на тележках, все одинакового размера и откормленные так, как никогда им не удается отожраться в диких условиях…

— Брат паладин!

Я оглянулся, меня торопливо догоняет брат Альдарен, помощник самого елемозинария отца Мальбраха.

— Приветствую тебя, брат, — сказал я приветливо. — Как спалось?

Он ответил с горделивой кротостью:

— Я эту ночь не спал.

— Ого, — сказал я, успев вовремя проглотить шуточку насчет горячих потных баб. — Работал?

— Молился, — сообщил он. — Лежал на полу перед распятием, раскинув руки крестом, и просил заметить меня, скромного слугу Божьего…

— Зачем? — спросил я с удивлением. — Ты какой-то язычник… Создатель наш велик, не знал? Он видит все и всех, слышит даже топот ног муравья, бегущего за добычей! Предполагать у него тугоухость — кощунство, брат.

Он вздрогнул, сказал испуганно:

— Но молитва же… чтобы Господь услышал?

— Он и так слышит, — заверил я, — даже мысли! Предполагать иное — умалять его величие. А молитвы… что молитвы? Они для того, чтобы самому лучше понять и сформулировать, что же в конце концов хочешь. Ты чё хотел хрюкнуть?

— Совместная трапеза, — напомнил он. — Присутствуют все, кроме тяжело больных. И все гости.

— Для меня как бы честь, — сказал я высокопарно. — Веди, брат, здесь нам не грозит попасть в жаркие и цепкие лапы распутных, но веселых дев…

Он вздрогнул и торопливо перекрестился, а затем еще и забормотал молитву.

— Вот так, — сказал я поощряюще, — а можно и еще тише.

Он сказал слабо:

— Молитвы… молитвы в самом деле помогают весьма как бы не совсем так, как ждут. Это только слова. А вот ночные бдения перед алтарем…

Я спросил осторожно:

— А есть разница?

Он кивнул.

— Огромная. В молитве просишь, чтобы Господь выполнил за тебя какую-то черную или тяжелую работу, а в бдении раскрываешь свою душу, копаешься в ней, высвечиваешь все темное, что еще осталось, а его всегда много, и не просишь Господа за тебя что-то сделать, а спрашиваешь совета, как самому сделать эту работу быстрее и правильнее.

— И что, — спросил я, — помогает?

Он взглянул на меня с иронией.

— Я понимаю ваше недоверие, брат паладин. Но разве не так брат Целлестрин получил святость?.. Более того, открою вам, как человеку, что пришел и скоро уйдет, некоторые наши отцы через бдения обрели дар творить чудеса… перед которыми брат Целлестрин просто щенок.

Я охнул.

— Через бдения? Самосозерцания?..