Ричард Длинные Руки — принц-регент

— Иногда кошмары становятся явью. Если долго делать вид, что их не существует. Зло, к сожалению, легче выживает в нашем мире, чем светлое и доброе. Потому любые ростки человечности нужно лелеять и холить, а тьму нужно уничтожать еще в головастиках!.. Как сказал пророк, не грешите даже в мыслях! Хотя, конечно, такое недостижимо, но стремиться нужно именно к недостижимому, иначе какие мы тогда человеки, если будем тянуться к достижимому, как коровы какие-то?

Отец Леклерк сказал до жути трезвым голосом:

— Оба варианты для нас одинаковы.

— Пока брат Целлестрин не спит, — сказал Смарагд, — тварь не появляется, так? А как сделать так, чтобы он не спал?

— Или когда ложится, — предложил Жильберт, — закрывать все двери на замки и защищаться святой водой?

Отец Леклерк покачал головой.

— Тогда проще брата Целлестрина запирать, а еще обливать святой водой.

— Теплой, — уточнил брат Жильберт. — Чтобы не проснулся.

— Тогда он под себя лужу пустит, — сказал Смарагд авторитетно. — Это всегда так! Мы в детстве над спящими переливали воду из кружки в кружку, чтобы им слышно было…

Он крякнул и умолк, сконфуженно отодвинул от себя полупустую кружку.

Гвальберт сказал с сомнением:

— Можно попробовать изолировать брата Целлестрина, но что-то меня берут тяжкие, как святого Власия, сомнения… Брат паладин?

Я покачал головой.

— Меня тоже. Как святого Перпендикулярия. Но что-то делать надо? Брат Целлестрин святой, не спорю, однако вполне и даже очень возможно, что эту тварь выпустил он…

— Хоть и ненамеренно, — добавил брат Смарагд.

Отец Леклерк допил вино, со вздохом отодвинул кружку.

— Вообще-то, если быть точным в определениях, то слово «святость» неприменимо к брату Целлестрину.

Смарагд сказал обиженно:

— Почему? У нас должен быть свой святой!

— Он не только молод, — пояснил Леклерк, — и не весьма опытен, но и сама святость подразумевает нечто большее. Брат Целлестрин всего лишь может исцелять больных и чудесным образом творить монастырскую пищу…

— Это же делал Иисус, — сказал брат Жильберт, — разве это не святость?

— Иисус много чего делал такого, — напомнил отец Леклерк, — чего не сможет брат Целлестрин. А понятие святости, конечно, можно расширять до бесконечности. Вот брат паладин знает такие значения святости, как святой долг рыцаря, святая цель, святое братство ордена, святое дело, а наш апостол Павел вообще называл святыми всех христиан… Скажем только, Иисус мог воскрешать мертвых, что недоступно брату Целлестрину…

Жильберт и Смарагд переглянулись, явно не соглашаясь, брат Целлестрин умеет не только творить скудную монастырскую пищу, но и монастырское вино, хотя отец Леклерк, наверное, все же прав: настоящая святость — это больше, чем обладает брат Целлестрин.

— Да и нельзя называть его святым, — пробормотал Гвальберт, — а то зазнается…

— Брат Целлестрин? — ужаснулся Жильберт. — Да более чистой души я не знаю!

— И я не знаю, — согласился Гвальберт. — Но кто знает, как повернется жизнь, он еще так молод.

— Тогда прибьем его сейчас? — предложил брат Смарагд. — Точно попадет в рай.

— А мы? — спросил Гвальберт. — Нет уж, бейте его сами. У меня рука не поднимется даже ради правого дела.

Я посмотрел на него с покровительственным сочувствием: у меня тоже не поднимается, но я заставляю ее подниматься, когда интересы королевства требуют пренебречь интересами отдельного гражданина. Потому и вас, чистоплюйных гадов, приведу к всеобщему счастью, хотите того или нет…

Отец Леклерк взглянул на мерную свечу, поднялся.

— Пора на молитву. Но по дороге думайте, как нам решить эту непростую задачу.

Глава 6

Очень непростую задачу, думал я, возвращаясь окольными дорогами к своей келье. Уже несколько монахов погибло, а здесь никакой паники, ведь все в руках Всевышнего и Всепрощающего, отношение к смерти философское, братья не исчезли, а перешли в лучший мир, прямо в Царство Небесное…

Со спины пахнуло холодом, я моментально развернулся, выдергивая из ножен меч. Знаю, при молниеносности темной тени я не успел бы и пикнуть, как она бы насела сзади, но все равно с мечом в руке мужчина всегда чувствует себя надежнее.

В груди моей стало не просто холодно, а туда словно вложили огромную льдину. Почти вся стена стала темной, свечи исчезли, а в середине медленно и неотвратимо выпячивается нечто ужасно темное, похожее на пузырь с дегтем.

Меня тряхнуло, словно голым вышел навстречу морозному ветру, но заставил себя сделать шаг навстречу, потом еще осторожный полушажок и уперся в смертельный холод, в котором не было абсолютно никакой жизни.

Темная емкость перестала выдвигаться. Я тоже остановился, и некоторое время мы словно бы рассматривали друг друга, хотя это было не рассматривание, а скорее ощупывание или прощупывание.

Я задержал дыхание, готовый ко всему, заставил себя сделать шаг вперед. Темная емкость вздрогнула, по ней пошла рябь, я с каменным лицом сделал еще шаг, уже понимая, что она отступает, втягивается обратно в стену, хотя отступает неохотно, продолжая всматриваться в меня.

Как мне показалось, всматривается с некой заинтересованностью и опаской.