Ричард Длинные Руки — властелин трех замков

Он остановился, всматриваясь пытливо, не скажу ли, что не желаю иметь с ним никакого дела, но я смолчал. Дело не в том даже, что в моем мире даже самые что ни есть чистейшие голуби спокойно вступают в переговоры с террористами, убийцами, похитителями, я просто не могу ответить грубо человеку… ну, пусть даже и нечеловеку, если говорит вежливо, с искренним участием. А если принять во внимание, что его слова звучат куда более здраво, чем плакатные и насквозь фальшивые лозунги правозащитника, рвущегося в Думу, то мне совсем трудно нагрубить или оборвать разговор.

— Спасибо, — пробормотал я. — Мне тоже… интересно. Но все-таки, оглядываясь на общественное мнение, я предпочитаю с вами общаться вот так… без лишних глаз.

Он рассмеялся, показывая исключительно белые зубы, безукоризненно ровные, с острыми кромками, шикарные, как у эстрадного певца.

— Я все понимаю. И ни разу не заговорил с вами, когда вы были не один. Разве это не честно?

Я сказал с неловкостью:

— Не знаю. Честность, это когда думаешь сказать одно, а говоришь правду. Да что там говоришь — брякаешь! Ладно, это слишком сложный вопрос. Что-то типа вечного: как жить — по правде или по совести?

Он покачал головой, в глазах укоризна. На этот раз у него темно-карие глаза такого теплого оттенка, располагающие к задушевности, открытости, общению.

— Дорогой Ричард, вы же сами понимаете, что для нормального человека мешок денег предпочтительнее, чем два мешка совести. И вообще совесть — хорошая штука, когда она у других. Мы ведь реалисты, верно?

— Верно, — согласился я.

— А сами бы вы решились изменить мир?

— Конечно, — ответил я, не задумываясь. — Но Бог не дает мне исходники!

— А без разрешения Бога?

— В смысле мы наш, мы новый мир построим, кто был ничем, тот станет всем?.. Хотелось бы, но слишком часто видел, как обламывались…

Он сказал с некоторой настойчивостью:

— Но кто не идет вперед, тот идет назад: стоячего положения нет.

— Верно, — согласился я, — но Церковь тоже идет. Только намного медленнее…

— Вот видите! А разве не лучше идти быстро?

— Не знаю, — ответил я в сомнении. — Я молод, а это значит, что должен стремиться все делать быстро. Но в моей стране молодые читают и старые книги… А там для доступности на пальцах доказано, что преобразовывать природу проще, чем человека. Если идти быстро, то атомная бомба и крылатые ракеты окажутся в руках обезьян… это такие очень-очень могучие мечи. А обезьяны — это…

— Я знаю, — прервал он, — это меня обвиняют, что я их создал, когда тоже пытался сотворить человека.

— Брехня? — спросил я сочувствующе.

— Конечно, — ответил он с внутренним напором. — Он и обезьян сотворил, когда подбирался к человеку! Думаете, вот так сразу тяп-ляп и слепил из глины?

— Да нет, — ответил я несколько ошарашено. — У меня несколько иное представление. Но насчет обезьян верю, Ему нужны были пробные варианты, черновики, рабочие копии…

Он смотрел с интересом, я то и дело отводил взгляд, не люблю чувствовать себя микробом, которого рассматривают в микроскоп, но здесь именно так, оглянулся на чернеющий вход, где конь с жутким скрежетом грыз камень.

— Торопитесь, сэр Ричард?

— Да, пока мои ребята заняты делом, спешу осмотреться.

— Похвальное занятие, а вот местные люди ленятся взгляд оторвать от земли, посмотреть на небо. Вы не такой, вам особенно интересно будет побывать на Юге. Настоятельно рекомендую принять участие в турнире!

Я спросил как можно небрежнее:

— Но Каталаун не на Юге?

— Южнее этих земель, это уже немало. К тому же приедут многие знатные особы с земель, что лежат отсюда к югу. Вы все еще хотите побывать на Юге?

— Да, конечно.

— На турнире вы получите эту возможность, — пообещал он.

Я вскарабкался на Зайчика и пустился обратно шагом. На языке почему-то вертелся вопрос насчет ведьмы из Беркли, но так и не задал. Теперь понимаю почему. Не могу представить, что этот утонченный господин, прекрасно разбирающийся в искусстве, философии, тонко чувствующий нюансы и оттенки чувств, ломился бы в церковь, чтобы утащить в ад нагрешившую бабу. И если бы я задал такой вопрос, то не только оскорбил бы сатану, но и, что намного хуже, выставил бы себя полнейшим идиотом.

Но если это не он, то кто тогда тот краснокожий гигант, выломавший дверь и осквернивший церковь нечистым духом? Все в замке единодушно утверждают, что то и был сам дьявол, именно дьявол, не кто иной, как дьявол. И все признаки, собственно, дьявола, как то: серный дух, запах смолы, языки адского огня. Даже я не стал бы спорить. Но все-таки тот дьявол и этот… гм… две большие разницы.