Ричард Длинные Руки – воин Господа

– …в горах горные народы, в лесах вообще всякие… И вы надеетесь, что доспехи святого Георгия смогу не только отыскать, но и помочь привезти Ланселоту… именно я?

– Именно ты, – повторил инквизитор. Голос его был суров, но я чувствовал в нем затаенную боль и страшную усталость. – Дик, мало кто понимает значение слов Христа, что ему ценнее одна раскаявшаяся блудница, чем сотня девственниц… Да и мы стараемся не упоминать эти святые слова, ибо они… так сказать…

– А что в них крамольного?

Он заколебался, ответил нехотя, словно выдавал некую великую тайну:

– Дик, Господь изрекал святые истины… но он не разделял, какие истины можно говорить простому народу, а какие… еще рано. Ведь не говорим же мы многие вещи детям, не окрепшим умом и плотью?.. Святые апостолы все записали, прочли и увидели, что не все слова Христа можно бросать в народ вот так сразу…

Мне почудилось, что я нечто подобное уже слышал. Ага, Сатана говорил почти теми же словами. О том, что не все можно сразу, человека нужно подводить к истине постепенно. Как если бы ребенка учить сперва арифметике, потом алгебре, потом интегральному исчислению… А если сразу начать с тензорных уравнений, то и школьный учитель скопытится от инсульта и прочих попыток понять высшие для математика истины.

– И что же крамольного, – повторил я, – именно в словах о блуднице?

Он снова заколебался, но на этот раз не стал уходить от ответа, выдохнул горько:

– Они для своих.

Я смотрел непонимающе.

– Для… каких? Священников? Епископов?

Он покачал головой:

– Для своих, Дик. Для своих. Уже… скажем так, познавших многое. Для тех, кто поймет скрытый смысл этой горькой истины. Таких немного, увы. Однако наша церковь старается спасти души не только своих, но и всего человечества… или, по крайней мере, большинства. А большинство, сам знаешь, это совсем не герои, не подвижники, не аскеты, не мудрецы. Их надо держать в чистоте и невинности с рождения. Понимаешь? Нет, конечно…

Я сказал с неуверенностью:

– Мне кажется, в чем-то врубаюсь. Не у всякого хватит духу завязать с наркотой, водярой, даже бросить курить может не всякий… Таким лучше и не начинать. Потому и надо пропаганду здорового образа жизни шырше и – в массы, в массы, в массы!

Инквизитор посмотрел на меня остро.

– Я не знаю, что значат твои слова. Но мы обучены смотреть сквозь мирское… и я вижу, ты понимаешь. Более того, скажу, что первые апостолы Христа были совсем не из невинных душ. Это были… словом, это были те, кто… скажем осторожно, видел и Свет, и Тьму, пробовал сладкое и горькое, творил дело правое и неправое. Они создали Церковь!.. Обжегшись сами, старались уберечь от огня более слабых, которые могут сгореть. Именно они создали Церковь, а не чистые невинные души. Чистые души они… чистые…

Я кивнул:

– Улавливаю. Политика – грязное дело, да и сами политики… сплошная грязь. Но только политики могут изменить жизнь. Как к лучшему, так и к худшему. Я недостаточно хорош и чист, чтобы на меня снизошла благодать Господня, зато я могу быть полезен… как палач, ассенизатор, журналист, мент… Да и в лесу на меня не больно что-то действует нечисть, потому что я сам в некотором роде… гм… не совсем чисть.

Он поднялся, книгу сунул под мышку, в полутьме глаза блеснули сухим огнем.

– Получи разрешение у Беольдра… а еще лучше – у короля. И… не затягивай, Дик, не затягивай!.. Боюсь, ты им сильно понадобишься.

И все-таки выносливости людей Зорра я завидовал. Возможно, это выносливость белок и зайцев, постоянно верещащих и прыгающих, но сейчас я, как огромный усталый слон, развалился в тесном кресле… ага, именно как слон и именно в тесном, ноги гудят, как разогнанный проц, тело обесточено, а до электророзетки не дотянуться… хотя сухой жар от крупных багровых углей испаряет капельки пота, очень медленно вымывает усталость и капелька по капельке вливает в измученное беготней тело энергию.

Слуга поставил на маленький столик кубки из золота. Шартреза благосклонно кивнула, он налил во все три, неслышно удалился. Я не решился взять раньше короля и королевы, а Шартреза тоже отдыхает в глубоком кресле, веки опустила, я впервые заметил на них первые крохотные морщинки. Король же с некоторым удивлением посматривал то на меня, то на королеву, но молчал.

Наконец Шартреза открыла глаза, ее тонкая ладонь с изящными пальцами отыскала на подлокотнике высохшую кисть Шарлегайла.

– Дорогой, – произнесла она, и я ощутил затаенную нежность в ее сильном голосе, – я привела Дика… чтобы ты дал согласие…

– На что, любовь моя?

Снова я ощутил непритворную любовь и нежность, теперь уже в голосе быстро стареющего короля.

– Я хочу, – сказала она бархатным голосом, – чтобы Дику дали лучшего коня, лучшее вооружение… и послали на поиски доспехов святого Георгия.

Король отшатнулся, даже руку выдернул из-под ее пальцев.

– Дорогая, это невозможно!

– Почему?

Король остро взглянул на меня. Глаза Шарлегайла стали колючими, как мелкие льдинки на сильном морозе.

– Дорогая… Во-первых, за доспехами уже поехали лучшие рыцари Зорра. Если не они, то кто?

Она мягко прервала: