Ричард Львиное Сердце

Удивление жителей Жизора обратилось в ужас и смятение, когда узнали, кто такой был этот рослый незнакомец. Так это сам граф Пуагу примчался во владения своего отца и у его вассала похитил жену? Да что ж это такое? Дьяволы, что ли, стали управлять нами здесь в Нормандии?!

Немедленной погони не было. Сен-Поль знал где найти разбойника.

— Но идти туда без некоторой вооруженной силы было бы совершенно бесполезно, — заметил он Гильому де Бар.

Глава X НОЧНАЯ РАБОТА У ТЕМНОЙ БАШНИ

Здесь я веду летопись о жестоких делах: мне некогда распространяться о прелестях долго сдержанной любви. Как ни страшна была свадьба, её последствия были ещё страшнее: как та, так. и другие, разыгрались под припев звона мечей.

Когда Ричард, наконец, овладел своей Жанной, он сперва не мог даже наслаждаться добычей. Он умчался с ней, как бурный вихрь, дорога была длинная, скорость — бешеная. Меж ними не было сказано ни слова, по крайней мере ни одного осмысленного слова. Только раз или два, вначале, он нагнулся вперед к ней через плечо и своей щекой прильнул к её рдеющей щечке. Тогда и она, словно повинуясь бурному приливу страсти, потянулась назад к нему и почувствовала, что его поцелуи горячо, жадно осыпали её, что он говорит мало и точно стреляет: «Моя невеста! Наконец-то ты — моя невеста!» А руки его прижимались к её сердцу, и она знала, какая песнь звучит в этом сердце. Почти всё время сидела она перед ним прямо, как черенок, а её глаза и уши были настороже, чуткие к малейшему намеку на погоню. Но он чувствовал, что она всё-таки трепещет: о, она будет теперь счастлива с ним!

Им довелось провести наедине шесть жгучих дней вместо медового месяца. Довелось ещё удивлять собой своих троих спутников, которые охраняли башню и недоумевали, как пойдет дальше такая игра? Любовь Ричарда охватывала его своим порывом: так река при приливе хлещет через край и своими волнами затопляет берега, сносит мосты. Её любовь была, как море, непостоянна и тревожна, полна приливов и отливов, без определенной цели, без твердого направления. Как обыкновенно бывает с людьми сдержанными, порывы Жанны вместо того, чтобы облегчать, только мучили её или карались муками. Любовь её была тревожного свойства: она выливалась наружу порывами то страсти, то холодности. Она то таяла, то засыхала, то была страстно требовательна, то сурово недоступна, за любовным порывом следовало отвращение к любви. Очертя голову, с лихорадочной дрожью бросалась она в объятия Ричарда и рыдала у него на груди, то вдруг неожиданно пыталась высвободиться из них, как человек, которому хочется скрыться от всех. Затем, видя, что всё напрасно, она лежала неподвижно, как восковая кукла.

Целовал ли, обнимал ли он её, или нет — всякий раз, когда она чувствовала прикосновение к нему, на неё находило отчаяние. Она не могла выносить такого состояния: без его ведома искала она ухватиться хоть за малейшую из вещиц, прикасавшихся к нему, за край его рубашки, за рукоятку его меча, за его перчатку, словом, за частицу его самого, чтобы чувствовать его близость. Иначе — она сидела молча, вся трепетная, бьющаяся, поглядывая на него из-под опущенных ресниц и покусывая свои нежные губки. Если бы кто-нибудь другой, а не Ричард, обратился к ней в такие минуты (как и хотелось иным для облегчения её тоски), она, вероятно, ответила бы наудачу «да» или «нет» — но и только! Она всё качала головой нетерпеливо, как будто весь мир и все его дела, словно рой мух, жужжали вокруг неё, загораживая от её взгляда и слуха Ричарда. Ужасная вещь такая любовь — глубокая, снаружи тихая, а в глубине опустошительная, ибо ненасытная! Кто видел тогда Жанну с Ричардом, тот не мог надеяться, что эта бедная девушка будет счастлива.

Что касается Ричарда, то его чувство больше выливалось наружу: он не так мучился своей любовью, властно управляя ей, как и всем вообще. Со второго же дня он принялся дразнить её, шутя драть за уши, брать за подбородок, всячески проявлять свою власть над ней. Он подкрадывался к ней своими бесшумными шагами, схватывал ей руки за спиной и, крепко держа в своих руках, перегибал её назад, чтобы она дала себя поцеловать. Как-то раз он поднял её высоко и заточил в темницу — на самую верхнюю полку большого шкапа, откуда она могла выбраться только тем же путем, каким туда попала. Жанна осталась там, не проронив слова; когда же, наконец, он открыл двери шкапа, то нашел её в том же трепетном выжидательном положении, с глазами, устремленными на него по-прежнему.