Ричард Львиное Сердце

Размышляя сам с собой на пути чрез туманные долины, король Ричард вдруг натянул поводья и послал гонца за аббатом Милó. Тот поспешил пришпорить своего мула. Как только он поравнялся со своим господином, тот заговорил с ним спокойным голосом, как человек, готовый к худшему.

— Милó! Что должен делать человек, убивший своего отца родного? Возможно ли раскаяние для такого грешника?

Милó сначала посмотрел на голубое небо, потом обвел вокруг глазами землю, одетую в золото и изумруды. Он совсем прищурил глаза и не мешал солнышку играть у него на лице. Воздух был особенно мягок, торф под ногами — особенно податлив. Ему нравилось тут.

— Государь! — начал он. — Это — тяжелый вопрос. Но на свете бывали дела и похуже.

— Назови мне, друг мой, хоть одно из них, — промолвил король, устремив глаза на край холма.

— Государь мой, король Ричард! — отвечал Милó. — Был некогда Отец, который Сам убил Сына своего, дабы люди сделались лучше. Я полагаю, то было страшное горе.

Король не проронил ни слова в продолжение нескольких шагов, но затем спросил:

— А стали ли от этого люди много лучше?

— Прекрасный мой владыка! — возразил Милó. — Не очень-то. Но уже это — не вина Бога; ведь люди всегда, да и сейчас, ещё могли бы исправиться.

— Неужели же. Милó, ты осмелишься ставить моё ужаснейшее злодеяние наряду с Божественной Жертвой искупления? — спросил король, обращая к нему суровое лицо.

— Это не совсем так, мой повелитель, король! — заметил Милó вообще. — Но я вижу тут такую разницу. Ты не настолько виноват, как тебе кажется: ведь в нашем мире отец воспитывает своего сына как в смысле телесном, так и относительно правил. На небесах — совсем другое дело. Там Сын всегда существовал, как и Отец, с самого начала. Он такой же Предвечный, как и Отец; Он рожден от Отца, но не сотворен. В этом святом деле не было ни малейшей греховности: одна чистая жертва. А в нашем земном деле было много грешного и ни тени самопожертвования.

— Да, мой грех, Милó! — рыдая, подхватил Ричард.

— О, Господи! Да нет же, по-моему! — отозвался старый священник. — Ты, государь, являешься лишь тем, чем твои предки сделали тебя. Но заметь теперь мои слова: жертвуя собой, ты можешь сделаться совсем иным. И тогда-то, если на тебе останутся лишь обычные грехи зараженного человека, ты ещё сможешь угодить Всемогущему Богу исполнением того, что ты один способен совершить, — благодетельным самопожертвованием.

— Какую же жертву могу я принести? — спросил молодой король.

Милó привстал на стременах с самым восторженным видом.

— Видишь ли, господин мой! — начал он. — Вот уж два года, как ты носишь знак этого самопожертвования, но ничего ещё для этого не успел совершить. А за эти два года избранный престол Господень подвергался поруганию, стал лоханью язычников. В оковах томится Честное Древо, это неоцененное сокровище, этот Жезл Благодати, этот знак свободы. Святой Гроб разверзнут, Антихрист царит везде. О, Боже, Боже! (тут аббат погрозил высоко поднятым пальцем). Долго ли всё это будет продолжаться? Ты меня вопрошаешь о грехе и о самозаклании? Смотри же, вот твой путь!

Король Ричард мотнул сперва своей головой, а потом головой своего коня.

— Поезжай назад. Милó! Оставь меня! — сказал он, пришпоривая своего коня, и вскачь понесся прочь по серому долу.

Дружина всадников остановилась в Туаре[96] и расположилась на ночлег в монастыре ордена Савиньи. Король Ричард всё держался особняком, ел мало, говорил ещё меньше. Всю или почти всю ночь он молился, стоя в одной рубашке на коленях в часовне, держа перед собой обнаженный меч вместо креста. На следующее утро, с первыми петухами, он созвал своих челядинцев и ещё до зари погнал всех в дорогу с такой поспешностью, что не было ещё полудня, как перед ними показался храм женского монастыря Фонтевро, словно груда темных скал.

За милю до городских стен король спешился и попросил своих разоружить его. Он отцепил от пояса свой меч, снял шлем и кольцо, плащ и кафтан с вышитым гербом, а также пояс своего родного края. Так, лишенный всех знаков своего высокого сана, одетый лишь в панцирь, с непокрытой головой, безоружный, пеший, он вступил в городок Фонтевро среди своих конных людей. Но не мог Ричард снять с себя свой царственный рост, царственный взгляд, повелительную поступь: всё это с избытком заменяло то, чего он сам себя лишил.

Народ падал перед ним на колени. Многие, особенно женщины с детками, закутанными в большие платки, юноши и девушки хватали его за руку или за край панциря, чтобы, приложившись к ним, получить малую толику той благодати, которая, вестимо, дается королям от Бога. Приблизившись к церкви, он преклонил колена и опустил голову на грудь. Горе, по-видимому, как мороз, заледенило его нутро: он выпрямился, как окоченелый, и решительно пошел вперед. А никому и в голову не приходило, что этот король, подымавшийся по широким ступеням навстречу брату — покаянник!